II. Веянья смерти Крылья Revertitur in terram suam, unde erat, et spiritus redit ad Deum, qui dedit illum[1]. «Земля еси – и в землю отыдеши». Знала я, что мир жесток и тесен, Знала я, что жизнь скучна и зла. И, плетя венки из майских песен, Выше туч свой замок вознесла. Здесь дышу без горечи и гнева, Оградясь от зависти и лжи, Я – одна, зато я – королева И мечты мне служат – как пажи. Сонмы снов моей покорны власти, Лишь один, непокоренный мной, О каком-то необъятном счастье Мне лепечет каждою весной. В этом сне – о, радость, о, забвенье! — Юный смех невозвратимых лет… Тайных струн сверкающее пенье… Взмахи крылий… царственный рассвет!.. О, мой сон, мой лучший, мой единый, С темной жизнью сжиться научи! Чтоб не слышать шорох лебединый, Чтоб забыть могучие лучи! Все, что бренно, – гаснет быстротечно. Догорит земное бытие. Лишь в тебя я верю вечно, вечно, Как душа в бессмертие свое! Но в ответ я тихий шепот внемлю, Шепот листьев, падающих ниц. «Ты – земля… и возвратишься в землю…» О, заря!.. О, крылья белых птиц! Осенняя буря Осенняя буря несется над морем, Вздымая пучины с глубокого дна, Со свистом сгибая стволы вековые И тонкие ветви прибрежных ракит. Не я ли блуждаю в осеннюю бурю По диким уступам неведомых скал? Тяжелые вздохи доносятся с моря, Холодные брызги кропят мне чело. Ищу я – напрасно. Все пусто, все мертво. Зову я – мне ветер рыдает в ответ. Есть радость для сердца, для взора – улыбка, Но души – как звезды от звезд – далеки. О, Боже, создавший и небо, и землю, И гордую силу свободных стихий! Зачем мы так слабы, зачем одиноки Пред мраком безвестным грядущего дня? «Что можем мы в своем бессилии…» Что можем мы в своем бессилии? Чья грусть больнее и безмернее? Мы насаждали мирт и лилии — И возросли… волчцы и терние. Не нам святые откровения, Не нам владеть великой властию. В любовь мы верили, как в гения, — И предавались … любострастию. Не нам уйти от мира ложного, Стремиться к счастью возрожденному. Мы ожидали невозможного — И поклонились … обыденному. Красный цвет
Мне ненавистен красный цвет, За то, что проклят он. В нем – преступленья долгих лет, В нем – казнь былых времен. В нем – блеск дымящихся гвоздей И палачей наряд. В нем – пытка, вымысел людей, Пред коим бледен ад. В нем – звуки труб, венцы побед, Мечи – из рода в род… И кровь, текущая вослед, Что к Богу вопиет! Цветок на могилу (Памяти дорогой сестры Ольги Р.) Ты была безропотно-покорна, Ты умела верить и любить. Дни твои – жемчужин белых зерна, Низанных на золотую нить. Ты была нетронутой и ясной, Как душа хрустальная твоя. Вечный мир душе твоей прекрасной, Отстрадавшей муки бытия. В светлый рай, в блаженное веселье Пред тобой откроются врата, — Да войдешь в бесценном ожерелье, Как свеча пасхальная чиста. Спящая Я сплю, я сплю – не умерла — В гробу из чистого стекла, В венках из белых, белых роз, Под шепот кленов и берез. Свежи цветы моих венков; Красив и светел мой покров; Сквозь тень полузакрытых вежд Я вижу блеск моих одежд. Я вижу море, вижу лес, Закат пылающих небес И яркий серп златой луны, Струящей сказочные сны. На мне заклятия печать, Чтоб мне не думать, не желать, Забыть, не знать, что где-то есть Борьба и жизнь, вражда и месть. Легко дышать в гробу моем. Проходит сказкой день за днем. Всегда полны, всегда ясны Мои пленительные сны. И вижу я в мечтах своих — Спешит прекрасный мой Жених В одежде странника святой, С певучей арфой золотой, В сиянье бледном вкруг чела, С крылами, черными, как мгла. Вот Он простер благую длань, — Вот властно молвил мне: «Восстань!» Так жажду я, так верю я И жду разгадки бытия — В венках из белых, белых роз, Под шепот кленов и берез. Вокруг – покой и тишина, Я сплю, я мыслю, я – одна. На шум ветвей, на щебет птиц Не дрогнет взмах моих ресниц. Дремотный гул пчелы лесной Устало вьется надо мной, Да где-то бьет, поет вода, Журчит, звенит: «всегда, всегда!» вернутьсяВозвращается в землю, откуда был <взят>, а дух отходит к Богу, давшему его (лат.). |
