Конец этой весны ель встречала полная сил, число её колец давно перевалило за полусотню, всё больше и больше шишек роди́ла она на ветвях. Мох стелился под ней мягким ковром, на котором уже высыпал ведьминым кругом гриб – овечья печерица. День окончания травника клонился к закату, и сегодня, в канун разноцвета, должно было случиться важное.

Леший – Цмок, лесовый царёк, зазвал всю лесную-полевую нежить, духов и птиц глухоманных на сбор. И закружилась кутерьма вокруг ели доселе невиданная. Прикатил колесом Аука балагур, сродственник Лешему, умастился на мягкой кочке. Скрипя сучковатыми ногами, приковылял стародавний Пуще-вик с плетёной корзинкой, из которой выглядывали, ростом с ноготок, одноглазые старички – Лазавики, трясинных болот обитатели. К ноге его прилепился ягодный сторож, Моховой, в шубке из шмелиной шерсти. Спустились звёздным дождём облачные лебединые девы, осели полупрозрачные на еловых лапах. Вслед бесшумно прилетели птицы вещие: сладкозвучный Алконост, Гамаюн, Каган, певучая Леснь. Со звонким щебетом кружила над собором Вещица-сорока. Расселись на ветках, стали себе пёрышки золотые чистить. Тут прибежали, веселясь, полногрудые Лисунки, стали тотчас хоровод водить, чуть Мохового не затоптали, а тот не боится, знай только пятки девам щекочет. Настал черёд Берегинь, возникли они водяной капелью и капелька к капельке собрались в образ свой, видимый только детям да путникам, помощи просящим. Проклюнулся из земли и малютка Копша, хранитель кладов подземельных. Уселся рядом с одной из дев лебединых, вынул из своего сундучка бусы искусные и на шею ладную ей повесил, экий угодник! А тем временем из лесных болот, тихих омутищ повылезли Болотницы синеволосые, притекли ручьями, а вместе с ними приплыл и Болотяник, господин ихний. Начали было Болотницы с Берегинями спорить, да примолкнули, потому как зашумели листья у деревьев, ветром свежим повеяло, то пришли первые помощники Лешего: Листин с женой Листиной. Слепые, они ступали на ощупь, а дойдя до места, сели, зарылись в иглы еловые.

И вот! Зажёгся ведьмин круг изумрудным огнём, побежали Хапуны бесплотные, завертелись Каженники бессмысленные, покатились Игоши безногие, Криксы-некристи заулюлюкали. Вырос Леший. Ростом с самый высокий ствол, он раздвигал деревья леса дремучего, не ломая ни одно. Длиннющая седая борода свисала до самой земли. Волосы, что пепел седые, были зачёсаны налево, налево же запахнут и бараний полушубок. На плече у него восседала серая неясыть. Подойдя к гостям, Леший уменьшился до людских размеров. Взмахнув рукой, наклонил деревья, так что собравшиеся расселись по кругу на стволах вековых. И заговорили-загалдели они языком неведомым: кто шумом травы, кто дуновениями ветра, кто кузнечиковым стрекотанием, а кто уханьем филина. Лес наполнился чудными звуками и светом переливным.

В разгар собора лучами невиданными озарился круг. То прилетела Царь-птица златокосая, Лебедь-девица красы неописуемой. Порхала, порхала, да и улетела, оставляя след себя нить ярых всполохов. Хотел было Каган за ней полететь, да Леший не позволил. Так сидели-рядили полночи, а после завели такой хоровод-плясун, которого давно седые кудри Деда-Всеведа не помнят. Больше всех раздухарились Лисунки, да так распроказились, что залезли на спины к Варколакам и давай им головы откручивать; не любят они их, поганых. Птицы водили свой небесный танец, и от той круговерти светилось небо огненным колесом. Водяные жители пускались струёй вверх и достигали самого месяца. Крошечные Попутники прыгали по плечам Горыни-богатыря. Веселились до самой утренницы, а когда стала Сурья небо красить, тут и разбежались, разлетелись существа небесные, подземные и водяные.

Утром на месте ночного собрания устлана была земля всяким мудрёным сором: золотыми и серебряными перьями, чешуёй, власами и шерстью-куделью на сто шубок да зипунов. Под сим чудным ковром зашевелился загостивший в лесу и проспавший восход Кутный бог. Поморгал мокрыми сонными глазками. Да и немудрено было ему загоститься, ведь бражки давеча с Полевиком он выпил немало. Мигом подметя сор, навострил он свои ежиные ножки в сельцо, где жил в избе, за печкой. И где у мужика, крестьянского сына, уже стряслись неурядицы без деловитого хозяина-домового.

А ночью на соборном месте долго ещё горела земля светом переливным, и боялись люди ходить в сей колдовской лес.

Случилось это в обычном московском роддоме, на 2-й Миусской улице, в советское время, незадолго до Олимпиады, после смерти Павла VI. Августовским вечером родились два мальчика с почти похожими фамилиями: у одного – Левин, у другого – Лёвин. Разница в двух не всегда ставящихся точках над буквой. Между тем отличие в происхождении было значительным. Мальчик Левин происходил из древнего рода бердичевских раввинов, переселившихся в Москву незадолго до начала Первой мировой. Мальчик Лёвин по материнской линии происходил из дворян Курской губернии, а по отцовской – из семени уральских казаков. Впрочем, на момент родов все родители относились к одному классу – советской интеллигенции.

У обеих мам роды прошли без осложнений. Новорождённых представили влажным и прекрасным, как у всех рожениц, материнским глазам и, как водится, унесли купать. После сняли параметры, которые оказались очень схожими, надели бирки с фамилиями, запеленали в одеялки. Через неделю молодых матерей вместе с малышами забрали счастливые отцы; при выходе из роддома они столкнулись в дверях, иссиня-чёрный и тёмно-русый, вежливо раскланявшись, подошли к стоящим подле роддома такси, один к салатовой, другой к голубой «Волге». Салатовая машина повезла родителей с новорождённым на Трёхгорный вал, что на Пресне, голубая – на Сумской проезд в Чертаново.

На Трёхгорном ребятёнка с роженицей встречали шумно и как-то по-особенному. Дедушка по отцовской линии Семён Яковлевич прочитал молитву. Расцеловал невестку Аню, сына Игоря и маленького, как уже придумали наречь младенца родственники, Беньямина, или Вениамина – «для конспирации», шутила бабушка Наталья Иосифовна, мать Анны. Все готовились к обряду бритмила, ведь завтра наступал восьмой день с момента появления на свет. Обрезание крайней плоти требовало присутствия определённого числа людей и, конечно, раввина. Так оно и произошло, в присутствии десяти мужчин и доброго знакомого – рава Тышмана – опытным человеком, моэлем, было сделано обрезание. Для этого были приняты меры предосторожности, все очень боялись привлечь внимание КГБ, задёрнули шторы, заходили в квартиру парами и с выдержанным промежутком. Во время операции и чтения молитвы включили погромче радио, концерт Бородина: «Скерцо» ля-бемоль мажор. Радио, как и всеобщее восклицание «мазл тов!», заглушил необычайно громкий крик младенца. После обряда гости сели за круглый стол, из старинного буфета хозяйка любезно извлекла бутылочку белого вина, специально бережёную на такой случай, и собравшиеся, закусив вкуснейшим маринадом, углубились в житейские разговоры. Не обошлось и без традиционных анекдотов, вот один из: «Тётя Сима так заботилась о своём молодом муже, что у неё появилось молоко». Только Семён Яковлевич ушёл из-за стола, он не любил пустословных бесед. Зашёл в комнатку к заплаканному младенцу, рядом с которым сидела мать.

– Ну как он, успокоился? – шёпотом осведомился дедушка.

– Да, только заснул, порошок помог. Удивительно, как быстро перетерпел.

Дедушка улыбнулся:

– Знать, праведником будет. К собственной боли относится равнодушно.

Дед пристально посмотрел на малыша, и его длинная седая борода коснулась лица ребёнка.

– Папа, ну куда вы своей мочалкой лезете, – забеспокоилась мать.

– Молчи, неразумная, – рассердился старик и неопределённо хмыкнул.

Так и зажили, родители и родители родителей, с маленьким Веней, все в двухкомнатной квартире, между прочим.

Мальчик рос здоровеньким курносым крепышом, организм развивался нормально, на головке закучерились светлые волосёнки, что слегка обеспокоило родителей и чуть сильней потревожило стариков (все они «от Адамова колена» с самого рождения были отчаянные брюнеты). Первым задумался мудрый Семён Яковлевич, он всё чаще заглядывал в лицо ребёнка, косо посматривал на невестку и всё больше многозначительно помалкивал, когда какая-нибудь бабка, покачивая ребёнка на коленях, приговаривала: