– Переехал?

Егор достал из кармана пачку, вынул зубами сигарету. Не спеша прикурил, после второй затяжки сказал:

– Если ты заходил, то заметил, кто там теперь.

– Я видел там кого-то, но не разглядел.

– Мать теперь с ё… – Чирик поперхнулся, – живёт. Пойдём в одно место, недалеко тут.

Они вышли на Воздвиженку и пошли к Манежке.

– И что, ты ушёл из-за выбора твоей матери? – деликатно осведомился Саша.

– Не только. Ты-то до сих пор с дедом живёшь?

– Дед умер, четыре года назад.

Чирик поморщился. Пройдя молча по Моховой и не доходя до Тверской, они свернули в проулок. Там удивительным образом сохранились старые, не искалеченные реконструкцией дома. Встав у одного из них, Чирик указал на облупившуюся дверь, над ней была вывеска: «Винтовка Мосина».

– Нам сюда.

Холл был необычен. На стенах висели патронные ленты, между ними фотографии-сепии прошлых времён. С потолка куполами свисали парашюты. На каменном полу были разбросаны пустые гильзы. Отдав верхнюю одежду гардеробщику, переодетому в солдатскую форму Первой мировой, они прошли в зал. Ноги разъезжались при ходьбе по гильзам, и довольно трудно было сохранять равновесие.

– Сядем у расстрельной стены, – предложил Чирик и повёл Сашу в конец просторного зала.

Расстрельная стена представляла собой красный кирпич, изрешечённый пулями. Садясь за сделанный из армейских ящиков стол, Чирик подозвал официантку. К ним подошла девушка в одежде сестры милосердия, с платком на голове и большим красным крестом на груди.

– Принесите вашего козырного и в наборе.

Только сейчас Саша, сев напротив Егора, разглядел на его лице жёсткие волевые морщины. Нет, он не выглядел старше своих лет, он выглядел так, как, возможно, выглядели люди его возраста при Дмитрии Донском или при Пожарском, сурово выглядел.

– Ну, рассказывай, чего ты хотел, – сказал он, закуривая от стоявшей на столе лампы-коптилки, и, видя недоумение, прибавил: – Один из немногих кабаков, где можно курить.

Саша достал из сумки лист и показал его Егору. Он секунд десять смотрел на него, потом взглянул на Сашу:

– Что за хреновина?

– Это схема, мне надо её расшифровать, ты же в науках рубишь, думал, подскажешь мне, что это.

Сестра милосердия принесла поднос с флягами и котелок с ложкой. Егор протянул флягу Саше.

– Будешь?

– Это что? – недоверчиво покосился на ёмкость Саша.

– Чифирь и карамель. Взбодримся?

– Ух ты… нет, я не могу, у меня три дня на расшифровку этой тарабарщины. Так что скажешь, Егор?

Егор отвинтил крышку фляги и сделал пару хороших глотков, пододвинул котелок, зачерпнув ложкой коричневую смесь.

– Ничего не скажу. То, что помнил, то вылетело. Я ведь после того, как институт не закончил, в армию пошёл, сам. В Чечню. Три года по контракту отслужил. Ты забудь, что я в школе ботаном был, сейчас я охранник, пусть и в библиотеке. Не совсем мечта детства… конечно. Это ты на своей железке, как хотел, так и работаешь. Ведь работаешь?

Саша кивнул. Подавленно спросил:

– А где живёшь сейчас?

– У Коляна Шнягина, помнишь его? Вот у него. Он мне рассказал, что из нашего класса всего меньше половины осталось. Бабы наши проститутками стали, почти все. Пацаны кто от цирроза, кто от передоза. Шняга хоть и кришнаит оказался, но правильно говорит…

– Кришнаит?

– Да, но не в этом дело. В общем, включён, говорит, какой-то тайный механизм самоуничтожения у нашего поколения. И не только у нашего, вообще у русских. Вырвали из природной среды и поместили в колбу со спиртом, опыты ставят. – Егор говорил чётко и отрывисто, чего раньше за ним не водилось. – Я там, в горах, насмотрелся на «чехов». Они пассионарии, пусть и варвары, им есть что защищать. Вот если ты чурке, например, скажешь, что драл его мать, он тебя загрызёт; а мы что? В лучшем случае в рожу дадим, да и то не все. А про наше правительство родное я просто молчу, оно сейчас сдаёт тех, кто выполнял приказ. Кого не сдали, того на улице или в подъезде сами «чехи» валят – мстят, гниды. Наверное, и до меня скоро доберутся.

– Ты про зачистки? Так это давно было, – осторожно вставил Саша.

– Про них самые. И тут срока давности нет. А как иначе было? Эти мирные, днём добренькие, а ночью с калашом выходят! А-а, забудь… слушай, хочешь посмеяться? Знаешь, кто из наших в порядке? – Егор впервые улыбнулся.

– Кто?

– Кузя! Он отсидел когда-то за что-то два года и после выхода создал в интернете онлайн-переводчик блатного жаргона, платный. В сети есть и бесплатные, но они неточные, неудобные и запас слов маленький. А у него всё обоснованно, как у Даля, ссылки, примеры, лингвистика; и на месте не стоит, постоянно пополняет свой «толковый словарь». Сейчас в среде блогеров его феня большой популярностью пользуется. Шнягин говорит, он за отдельную плату даёт уроки этой фени у себя дома. «Блатной фольклор от интеллигентного носителя» – такой у него слоган. «Бэху» недавно прикупил, цвет металлик…

Чирик громко хохотнул, потом, сжав кулаки, качнул головой и, взяв флягу, стал жадно пить, переливая коричневые струи через рот.

– Ну всё, ты иди, видишь, ничем помочь тебе не могу. А я посижу.

Было заметно, что чифирь произвёл противоположное действие, вместо прилива сил наступила подавленность. Егор смотрел на свои сжатые кулаки, наклонив бритую голову.

– А у тебя какой номер сотового, а то я только твой домашний знаю, – спросил Саша.

– Не надо тебе его знать, ты не обижайся, но лучше не надо.

На выходе Саша столкнулся с породистой эффектной женщиной лет тридцати. Он успел увидеть, как она подошла к Егору и села за его стол.

– Какой же ты беспокойный старик, хотя бы немного посиди неподвижно!

Работа не ладилась, лицо натурщика было постоянно в движении, и скульптор Линос по прозвищу Оселок никак не мог его уловить. Прозвище Оселок ему дали, поскольку он приплыл в Афины с острова Наксос, откуда привозили превосходный мрамор и корунд, из которого делали оселки для заточки ножей.

Под широким и высоким навесом, хорошо укрывающим от палящего солнца, находились два человека. Деметрий сидел на высоком, грубо сколоченном табурете, непринуждённо, по-детски, болтая ногами, наслаждаясь спасительной от жары тенью. Он был гол, только снятый дряхлый хитон комом лежал на срамном месте, прикрывая его. Обнажённое тело рассекали чёрными линиями следы от меча и кнута. Скульптор, стоявший у своего изваяния и молотивший по нему железным скарпелем, напротив, испытывал раздражение и к погоде, и к мрамору, и к Деметрию. Он давно скинул свою хламиду и работал теперь в лёгкой набедренной повязке. Левая часть его лица в большей степени, чем правая, шея и не слишком крепкий молодой торс были усеяны прилипшими крошками камня.

Двор, мощённый крупным тёсаным булыжником, занимали самые разнообразные скульптуры. Тут стояли как небольшие работы второстепенных божеств, типа Селены и Пана, сделанные для окраинных небогатых храмов, так и монументальные, в виде главной покровительницы города, изображённой в гордой статичной позе защитницы. В углу двора в ряд были выстроены фигуры нимф, одну из них на безжалостном солнцепёке расписывал юноша, почти мальчик, по имени Пэн в смешной красной шапочке; он тщательно обрисовывал охрой веко мраморного личика. Но особо выделялась на общем фоне скульптура обнажённой женщины, не полностью ещё законченная. Смелый художник не постеснялся показать зрителям своё умение, точно и уверенно передать красоту женского тела. Вот только голова и закинутая за неё правая рука были лишь намечены.

Хотя натура была совсем несложна для подобного мастера, а характерные черты и вовсе упрощали задачу, скульптор никак не мог ухватить сущность портрета философа. Большой мясистый нос, лысая голова, выдающийся широкий лоб, кустистая борода и усы, прищуренные глаза… да! вот глаза и вокруг них; никак не удаётся попасть. «В чём же дело…» – бормотал про себя Оселок. Опытный скульптор работал сразу в мраморе, не делая предварительного глиняного эскиза, и он уже пожалел об этом, так как вынужден был срубить один слой из-за допущенной ошибки, что сделало работу чуть меньше.