– Отпусти её, хозяин, я подарю тебе такие ласки, которые не дарила ни одному мужчине.

– Ты мне и так подаришь всё, что я прикажу, – хохотнул хозяин и, запустив жирные пальцы меж ягодиц Мелиссы, извлёк оттуда маслинку. – В моей стране женщина не рассуждает, а выполняет всё, что ей скажут. – Он зачерпнул киафом вино из сосуда и протянул его Филире.

«Ну погоди же, самодовольный варвар, я тебе отомщу», – подумала Филира и приняла чашу с вином.

– Какие странные у тебя письмена, хозяин. – Она притронулась кончиками пальцев к груди мужчины.

– Любая другая была бы наказана огнём, но жаль уродовать такую искусницу любви, поэтому я тебя прощаю, более того, оказываю великую честь, разрешаю называть меня по родовому имени. Вот так будет по-вашему? – Он ножом стал вырезать на бедре Мелиссы имя.

– Прошу, остановись, напиши соком. – Филира откусила кусочек черешни и протянула ему.

Улыбаясь, хозяин вывел бордовым: «Махарбал».

– Так тебе нравятся письмена на моём теле? – спросил Махарбал, обнимая женщину.

– Да, и прежде всего своей необычностью. Что они означают?

– Ишь чего захотела – чтобы я открыл тебе тайну священного текста! Никто, кроме моих учёных соплеменников, не может прочитать эту надпись, её нанёс всемудрый жрец.

– А если я прочитаю надпись, ты отпустишь меня с подругой?

– Ха! Как ты можешь её прочитать? Это могут только посвящённые моей земли, да и то не все.

Помолчав некоторое время, финикиец, теребя пальцами густую бороду, вырвал волосок и, щекоча им нос Филиры, сказал:

– Ладно! Если разгадаешь хотя бы то, что начертано на груди, получишь свободу вместе с этой недостойной и в придачу столько драхм, сколько покроет ваше тело. А если нет, – хозяин похлопал по залитой вином спине Мелиссы, – заставлю съесть эту потаскушку.

Бедная женщина, услышав такое, в ужасе округлила глаза. Филира же, наоборот, внешне сохранила спокойствие, только до боли сжала пальцы на ногах.

– Дай мне три дня, Махарбал.

Выйдя из подъезда дома, я попрощался с квартирой, которая, без сомнений, скоро будет конфискована. Осенняя улица надела на меня заляпанные грязью жёлтые очки, и я сразу растерял ту мизерную бодрость, которую имел. Завертелись губительные мысли: «Что делать дальше? Куда идти?»

На радость, помог случай. Трубный звук проходящего наземного метро ассоциативно навёл на мысль.

«Точно, поеду в аэропорт, куплю билет – и куда глаза глядят, на край России, а значит, и земли».

Поймав такси, я решил поехать в Домодедово и там разобраться, в каком направлении лететь. По пути к означенному месту у меня случился дикий приступ голода. И я нетерпеливо остановил такси у ближайшей харчевни на Каширке. Войдя в довольно чистую ресторацию, выбрал местечко поближе к бару. Присаживаясь на стул, почувствовал своим нетвёрдым местом что-то мягкое и мокрое, в ту же секунду раздался крик. В испуге я отскочил от стула, на котором оказался хомяк или зверёк, похожий на него. От соседнего столика прибежала пухленькая девочка, лет десяти, взяла своё животное, которое оказалось плюшевой игрушкой, и сердито, а главное больно, наступила мне на ногу каблучком своей туфли. Я не удержался и дал ей подзатыльник. Мгновенно поднялся внушительный мужик, сидевший с этой девчонкой, и надвинулся на меня.

– Ты чего делаешь, козёл? – спросил он мясным басом, хватая лацканы моего пиджака.

«Следы высолов», – автоматически подумал я, глядя на его футболку. Уксусный запах мужчины смешивался с ароматом каких-то благовоний. У меня хорошее обоняние, иногда мне это вредит. Возникло огромное желание вгрызться зубами в коричневый нос, но тут послышался неразборчивый окрик, и мужик, отпустив пиджак, ушёл вместе с маленькой поганкой в дальний угол кафе. Я сел.

Ко мне сразу подошла официантка с блокнотиком; молодая и явно южных кровей, а главное, сверхпривлекательная.

– У вас тут так принято? – спросил я, нагло осматривая её с ног до головы.

– Что принято? – безупречно улыбнулась она.

– Да ладно… принесите мне лучше борщ и желудочный сок.

– С удовольствием. – Повернувшись ко мне задом, к стойке грудью, официантка передала на кухню заказ.

Как же хотелось шлёпнуть её по попе, но я почему-то соблюдал правила приличия.

В углу работал телевизор, по нему вещал оппозиционный канал: «Вот уже неделю продолжается сухая голодовка тушинского правозащитника Михаила Азимута, по данным его адвоката, сегодня, чтобы не умереть, он был вынужден выпить стакан чая…»

Догадливая официантка подала двести водки в стандартном запотевшем графинчике и одну рюмку.

– А почему одну, разве нас не двое?

– Шутите, мне запрещено, – кокетливо задвигала она плечами.

– Анжела, – я решил, что ей пойдёт это имя, – у меня сегодня особенный день, впрочем, и вчера был, но сегодня совсем. Посидите со мной чуть-чуть.

– Хорошо, – неожиданно согласилась она, – только борщ принесу.

Рука невидимого повара протянула тарелку из кухонного окошка.

– Борщик. – Анжела села со мной.

– Да… если бы у меня была ресторация, я бы наряжал официанток в длинные изящные платья, а эту блузку и юбку стоит надеть на вашего хозяина.

Она повела пальцем по графину и повернула ко мне. Там был кривой смайлик.

С минуту я бездарно молчал, ел и пил. Потом прорвало.

– Вот, Анжела, живёшь, занимаешься чёрт-те чем, вроде всё имеешь, а потом – бац! и всего этого нет. Знаешь, я как-то видел муравья, тащащего гусеницу в разорённый муравейник. Понимаешь? Муравейника нет, а он тащит… Если сравнивать себя с муравьём, то всё ещё хуже. Он в более выгодном положении, ему не надо думать, а мне постоянно приходится. Правда, нет муравейника – нет цели, зато всё просто. Моя схожесть с этим муравьём – в отсутствии цели.

Рупор надрывался новостями: «В Швейцарии домашний робот SDR 6X совершил попытку изнасилования престарелой женщины, неизвестно, чем бы всё закончилось, если бы не её подоспевший муж, своевременно выключивший пультом андроид…»

– Человек, желающий умереть, крайне неравнодушен к жизни. Будь он к ней равнодушен, совершал бы подвиги, делал бы безумные поступки, правда, на это нужна воля, как у партизана. – Я помолчал и продолжил: – Лично мне сейчас интересна только смерть. Какова она и что после неё? Если там есть продолжение, то тогда не страшно, а если всё обрывается, то куда денется моя память и окружающее, вот ты, например. Перейдёт в другое качество? Станет частью мирового пространства, бесконечного космоса?

Стало стыдно от глупого пафоса, и я махом допил водку.

– Вернуть бы солнечное детство, когда всё впереди – и первая женщина, и первое похмелье, и заоблачные мечты. Наверное, можно прожить жизнь радостно и счастливо, только для этого надо умереть ребёнком.

Официантка не поддерживала беседу, смущая меня красивой внешностью. И конечно, с ней следовало говорить о другом, но я безрадостно продолжал всё о том же.

– Странно, но почему-то очень не хочется помереть позорно; как мне рассказывал знакомый мужик-автослесарь, сидевший на зоне, там один зэк умер во время онанизма, сердце не выдержало, представляешь, член ещё работает, а сердце уже остановилось…

– Вас как зовут? – наконец спросила женщина.

– Эмир Кустурица.

– Эмма. Тебя жена бросила?

– А-а, всё просто… ну, да, так и есть. Ещё двести принеси.

И опять попа, и снова я воздержался.

– Только не удивляйся, покажи ногу, то есть стопу. – Эмма села ко мне поближе.

– Зачем?

– Ну, покажи, не бойся, здесь никто не увидит. Я гадаю по стопе.

Я снял туфлю и серый носок. Она вгляделась своими огромными тёмно-карими глазами в мою кожаную подошву.

– Ясно…

– Ты будешь работать или нет! – вдруг заорал давешний мужик в углу.

Эмма ответила ему на незнакомом языке, я разобрал только мат.

– Может, его отп…

– Не стоит, лучше я тебе скажу кое-что интересное. – Она накрыла мои кисти своими ладонями. – Ты – урим.