Деревенского священника звали Пуатвен, и был он родом из семьи Пуатвен, жившей в долине с незапамятных времён. А как долго жила там семья — на этот вопрос могут ответить только знатоки генеалогической науки, умеющие во мраке прошлого отыскивать тропы, ведущие к родоначальникам семейств. Тем, кто забыл, напомню: Пуатвен — один из четырёх героев, покинувших роковой ночью Монсегюр.

Моросил дождь, мы брели по дороге, но я не был уверен, что путь мы избрали верный. Поравнявшись с местным дровосеком, я спросил у него, далеко ли до деревни Камор. Он посмотрел на меня с удивлением.

— Очень далеко. Дойдёте вон до той рощицы, а оттуда увидите Камор.

Рощица и впрямь находилась далековато, и мы, кряхтя, стали подниматься по скользкой извилистой тропинке, бежавшей в гору. Тропинка привела нас к кучке кривых ёлок, торжественно поименованных дровосеком рощицей. Обогнув этих лесных уродцев, мы увидели невыразимо печальную долину, в центре которой тускло поблескивало озеро. Из мутной воды торчал шпиль колокольни, а рядом колыхались островки чахлой растительности. С обрывистых склонов сбегали тропинки, протоптанные, видимо, к домам, а теперь терявшиеся в воде. Деревня Камор целиком погрузилась в озеро. Две белые птицы, описав над водой несколько кругов, уселись на верхушку колокольни, облюбованную ими в качестве насеста.

Не ожидая увидеть подобную картину, я стоял в растерянности и пытался сообразить, куда теперь направить свои стопы. Неожиданно взор мой привлёк всадник, выехавший из леса на дорогу и повернувший в нашу сторону. Бородатый, в монашеской рясе, с длинной шпагой на боку, всадник смотрелся необычайно внушительно. Обычно, если монаху необходимо оружие, он прячет его под рясу, этот же дерзко выставлял шпагу напоказ; столь же вызывающей для духовного лица была и длина его шпор. Тряхнув бородой, испытующим взором он окинул и меня, и Торнебю.

Я поманил его рукой, и он, натянув поводья, остановился; тогда я спросил у него, что случилось с деревней Камор.

— На первый взгляд ничего сверхъестественного, но чудесные события всегда маскируются под привычное течение жизни. Как сказал бы знаток-землевед, деревня Камор ушла под воду из-за смещения слоёв земной поверхности, в результате которого два горных озера вышли из берегов и вода хлынула в долину. Но я точно знаю, что причина кроется совсем в ином. Я был доверенным лицом и другом Жюльена Пуатвена и уверен: это он призвал воду, и вода явилась и поглотила его.

— А Жюльен Пуатвен действительно служил священником в Каморе? — спросил я.

— На протяжении многих лет. Я исполнял послушание в том же монастыре, что и он. Он был настоящим святым. И оставался им долго, очень долго. До тех пор, пока им не завладела некая мысль. Какая? Я этого так и не узнал. Какой путь должна пройти душа святого, чтобы оказаться в царстве зла? Наслушавшись рассказов о могущественных чёрных силах, притаившихся в долине Камор, Жюльен Пуатвен захотел спасти её жителей от злой участи и без труда получил место священника в Каморе. Однако он недолго боролся со злом — оно оказалось сильнее, и вскоре он ощутил его властный зов. Зло проникало в его душу постепенно, и потому доказать это было невозможно, ибо само зло неуловимо, а мы видим только его последствия. Когда я в последний раз приезжал сюда повидать его, он молился не переставая, но я понял, что он погиб. Ибо свои молитвы он давно уже возносил не Богу. Если хотите узнать поподробнее, вам с удовольствием расскажут об этом в Лавланете. По вечерам Пуатвен уходил в горы, переправлялся через озеро, шёл к затерянному в еловом лесу дольмену, обнимал сакральный камень и призывал ведьм, живущих в колючих зарослях. Видимо, из-за местной воды у него вырос зоб, и он, стыдясь его, стал оборачивать шею шалью подозрительно бурого цвета. Кстати, я и вам не советую пить эту воду. Но прошло немного времени, и он начал гордиться своим зобом и даже выставлять напоказ. Мне он заявил, что зоб является знаком его родства с горой. Он перестал служить мессы, а мне доверительно сообщил, что теперь служит мессы, но совсем другие, и для этого ему приходится уходить в горы. По ночам он часто уходил бродить по диким горным ущельям и приглашал меня сопровождать его. «Я познакомлю тебя с диким сеньором Басса Жаоном», — говорил он мне. Постепенно он и сам одичал и ушёл жить в горы. Однажды я встретил его в горах, и он увлёк меня за собой, на опушку вон того леса, что виднеется высоко в горах. Там, за деревьями, просматривался силуэт существа, превосходившего своими размерами все известные творения природы. «Это он! Он ждёт меня», — с гордостью прошептал Пуатвен. Я убежал, и пока бежал, вслед мне летели вопли, более напоминавшие рёв дикого зверя. Теперь ты понимаешь? Пуатвен преобразился, призвал духов воды, они пришли и выпустили воду на свободу. И никакая это не небесная кара, как полагали некоторые, а всего лишь ответ на молитвы одичавшего Пуатвена.

Монах умолк, задумчиво уставившись на раскинувшееся перед нами озеро.

— А не являются ли вон те белые птицы, что сидят на верхушке колокольни, посланцами духа, покинувшими нижний мир? — поинтересовался я.

Монах не ответил, а, наоборот, озабоченно посмотрел в другую сторону: так отворачиваются, когда вспоминают о безмерно важных делах. Потом он протянул руку и пощупал ткань моей одежды.

— Хорошее качество, — произнёс он и, едва заметно пожав плечами, тронул с места коня.

— Могу я поинтересоваться, к какому ордену вы принадлежите? — спросил я его.

— Прежде я был капуцином, а теперь принадлежу к одному из нищенствующих орденов[38] и странствую сам по себе.

И он горделиво вскинул голову, отчего борода его задралась высоко вверх.

— Я никогда не видел нищенствующих монахов на лошади…

— Это чтобы объехать больше мест, где подают милостыню.

— … а тем более с такими длинными шпорами.

— Это чтобы погонять мою кобылку, когда приходится удирать.

— И с такой длинной шпагой…

— Это чтобы карать тех, кто плохо подаёт.

Я поёжился: а вдруг он и меня причислит к сей категории? К счастью, странный нищий пришпорил коня и галопом поскакал прочь. Но прежде чем исчезнуть за поворотом дороги, он обернулся и махнул мне рукой на прощанье.

Настало время, и в Тулузе сменились консулы; новые советники обо мне уже не вспоминали. И если бы я вдруг решил вернуться в город, меня вряд ли стали бы преследовать. К тому же Тулуза, которую иногда называют городом ста церквей, обладает огромной силой притяжения — в нём всегда обитает, в него приходит и из него уходит множество чужестранцев.

— Сегодня «жирный вторник»[39], никому и в голову не придёт останавливать нас, — уверенно произнёс Торнебю.

Вдалеке уже виднелись островерхие купола колоколен, но прежде чем войти в город, мы с Торнебю решили воспользоваться ласковой послеполуденной погодой и, устроившись на обочине, принялись уничтожать запасы пищи из котомки Торнебю.

Внезапно раздались громкие голоса, мы подняли головы и увидели странную процессию, состоявшую почти из одних женщин, устало бредущих по дороге; несколько женщин ехали на ослах и мулах. Все участницы этого необычного шествия, возглавляемого субъектом в огромной шляпе и чёрной одежде, были одеты крикливо и вызывающе. Следом за субъектом в шляпе, извлекавшим на ходу заунывные звуки из арабской гузлы, шёл, опираясь на палку, седовласый карлик; время от времени он вскидывал руку и, казалось, ободрял и тех, кто шёл, и тех, кто ехал.

Поравнявшись со мной, процессия остановилась, и я быстро уразумел, что особы в ярких нарядах относятся к представительницам древнейшей профессии.

Карлик подал знак, и в ту же секунду женщины с облегчением побросали на землю свой скудный скарб и с оханьем и стонами стали опускаться прямо на дорогу. На их лицах лежала печать усталости и тревоги: грим размазался, у многих на щеках виднелись припорошённые дорожной пылью потёки слёз. Из доносившихся до меня жалоб и проклятий я понял, что всех их постигло ужасное несчастье, и, согнанные с насиженных мест, они решили отправиться в Тулузу, где, как известно, работы таким женщинам хватало всегда. Пышноволосый карлик, доверительно взяв меня за руку, подробно поведал мне об их горестях.