Когда же положение стало совсем отчаянным, воины вдруг прониклись оптимизмом Бернара де ла Баккалариа. Однажды ночью на вершине Бидорты запылал костёр. И все решили, что это сигнал короля Арагонского, пославшего на выручку свою армию. Однажды на рассвете, ясным весенним утром караульный, дежуривший на вершине самой высокой Северной башни, сбежал вниз и закричал, что он только что видел огромную армию, двигавшуюся в сторону Тулузы. Он узнал стяг Раймона VII. Но как раз в эти минуты Раймон VII распростёрся у ног Папы — как некогда его отец, которого мне довелось сопровождать в Рим. Никакой армии не существовало — караульный стал жертвой миража.

Видения терзали многих. Видели погибших товарищей, тех, кого унесли волны Эра, и тех, кто покоились в подземных могилах. Между живыми и тенями установились странные отношения. Нора де Марсильяк беспрестанно звала невидимый призрак, свою сестру Индию, погибшую в начале осады. Сёстры вместе бросились в пропасть, но платье Норы зацепилось за выступ… Девушка усмотрела в этом знак судьбы и заставила себя жить. С тех пор он всегда был рядом с ней, и она постоянно боялась, как бы призрак не стал проявлять нетерпение, недовольный её затянувшимся пребыванием в этой жизни.

Альбигоец, вселившийся на место Арнаута Боубилы, считал, что занимает только половину клетушки. По его мнению, вторую половину продолжал занимать Арнаут Боубила. По ночам он слышал блеяние его козлёнка и стук дубинки, размозжившей голову инквизитору в Авиньонете.

Умершие не жаловались, не страдали и не требовали отмщения. Они убеждали своих братьев поскорее освободиться от телесной оболочки, чтобы вместе с ними наслаждаться состоянием безраздельной любви и братства. Несмотря на тонкий слух, мне не удавалось услышать их шёпот; несмотря на прекрасное зрение, я не различал их контуры. Но другие и слышали их, и видели, и я был уверен, что они меня не обманывают. Мёртвые таились под всеми портиками, бродили по всем коридорам. Особенно много было их возле розовых кустов Пелегрины де Брюникель. Лекарям они открывали тайны снадобий и учили приготовлять лекарства. Дети звали их играть, и они водили с ними хороводы.

В одном из ущелий, где на дне бурлили воды Эра, несли караул солдаты из Мирпуа, сохранившие верность своему бывшему сеньору. Один из совершенных наладил с ними связь и договорился, что в одну из ночей они пропустят маленький отряд вместе с лошадьми.

Пришла пора спасать сокровища Монсегюра. Они не поддавались счёту. Их хранили в нескольких залах. Там лежали массивные золотые изделия и ценные предметы из альбигойских замков, сеньоры которых бежали, узнав о наступлении Симона де Монфора, там были собраны древние рукописи, привезённые с Востока, в том числе и книга на языке Зенд, написанная рукой самого Мани. Хранились наставления катарского папы Никиты и трактаты совершенных, в которых они излагали секреты, позволявшие человеку ещё при жизни достичь совершенства.

Все эти сокровища погрузили на мулов, копыта которых обмотали войлоком. Луп де Фуа и Эсклармонда д’Алион командовали маленьким отрядом, который в случае внезапного нападения должен был вступить в бой и попытаться спасти сокровища.

Стоя вместе с другими командирами на высоком уступе, нависшем над пропастью, где бурлил Эр, я смотрел, как молчаливый кортеж исчезает во тьме. Последней шла Эсклармонда д’Алион; обернувшись, она хотела подать знак Жордану д’ Эльконгосту, но споткнулась, чуть не упала, и камень, выскочивший из-под её ноги, с шумом свалился в воду.

Жордан д’Эльконгост смотрел, как исчезает силуэт его возлюбленной. Совершенные провожали взорами надежды катаров. Рядом со мной стоял Пейре Рожер де Мирпуа и, судя по его лицу, думал об удалявшемся от него золоте. А ведь он сражался только за обладание сокровищами! Вид у него был разочарованный. Мне этот человек никогда не казался загадкой. В нём не было альбигойской веры, он, скорее, презирал верующих за их религиозную совестливость, за ужас, который испытывали они, когда проливали кровь. Сам он не верил ни во что, кроме собственной ненависти. Но только благодаря воле этого непреклонного вождя Монсегюр смог продержаться так долго. Он никогда никому не доверял. Из его уст исходили только воинские приказы. Но я чувствовал, что с замком его связывает исключительно сберегавшееся там золото, а когда его увезли, он остался среди голых камней. И хотя он с прежним упорством боролся до последнего, вряд ли мог объяснить, зачем это делает.

Когда день вступил в свои права, костёр над горами Серлонга известил нас, что сокровища спасены.

Рожер де Массабрак внушил нам твёрдую уверенность в могуществе своего дурного глаза. На укреплённом восточном склоне он командовал обороной небольшого редута, нависавшего над крутой горной тропинкой. Известная только пастухам, она шла почти вертикально. Тамошние камни были коварны, и от головокружения становилось муторно на душе. Считалось, что ночью склон неприступен, особенно когда его караулил Рожер де Массабрак со своим дурным глазом. И вот то ли кто-то из пастухов оказался предателем, то ли среди крестоносцев нашлись пронырливые горцы, обладавшие талисманом против сглаза, но именно по этой тропинке в замок прокралось поражение…

Наступление началось вечером, разом со всех сторон. Мы были истощены. К вечеру Бертран де ла Баккалариа восстановил рухнувшую крепостную башню, вновь получив основание сказать, что всё идёт прекрасно. Его весёлый голос эхом звенел среди руин. А когда все, словно муравьи, расползлись по своим подземным норам, раздались крики, и, заглушая их, громко и тревожно затрубил рог. Я схватил вооружение и, полуодетый, бросился вон, едва успев растолкать своего соседа, товарища мёртвого Боубилы. Взбежав по лестнице, я выскочил на большой двор, где постоянно горел факел. В огненных отблесках я увидел Рожера де Массабрака, он шёл, шатаясь, держась за стену. Решив, что он пьян, я собрался возмущённо попенять ему, но тут в низенькую дверцу протиснулся незнакомый мне человек, растерянно озиравшийся по сторонам. Я разглядел у него на кольчуге красный крест и машинально отметил, что всё на нём было на удивление новым и блестящим, не сравнить с лохмотьями, в которые давно уже превратилась одежда защитников замка. Видимо, я совсем обезумел, раз стал соображать, зачем могло понадобиться такое бессмысленное переодевание.

Внезапно человек обернулся и крикнул на французском языке:

— Сюда, их здесь только двое!

Прыгучий, словно кошка, он мечом ударил Рожера де Массабрака, а потом бросился на меня. Рожер де Массабрак упал навзничь — похоже, он был мёртв ещё до этого удара. Я успел разглядеть его изрубленную спину: скорее всего, он заработал эти страшные раны, когда бежал в замок предупредить нас. Крестоносец продолжал двигаться прыжками, словно принадлежал не к человечьему племени, а к кошачьему.

Со всех сторон бежали альбигойцы. Проём низенькой дверцы ощетинился копьями, за сталью наконечников холодным светом блестели глаза. Мы бросились к дверце, прижали передовой отряд крестоносцев к башне и под её сенью уничтожили всех до единого. Но таких отрядов оказалось множество. Пейре Рожер де Мирпуа разбудил караульных: не выпуская из рук оружия, они спали в большом зале центрального донжона. Казалось, командир нашего гарнизона неизмеримо вырос — воинственный гений вдохновлял его. В правой руке он держал короткое копьё, а в левой — дагу. Уверенный в своей неуязвимости, он отшвырнул шлем. Благодаря его присутствию духа и удивительной способности угадывать, откуда грозит опасность, мы сумели отбросить врага за пределы крепостных стен, увенчанных четырьмя мощными башнями.

Презрев сумерки, со скрежетом и скрипом начали движение огромные осадные машины и камнемёты. На наши головы обрушился град гигантских каменных блоков. Казалось, само небо, сумрачное и враждебное, решило забросать замок осколками небесных светил. Давнее желание стариков и детей, собиравшихся под землёй и выходивших с песнями на поверхность призывать смерть, исполнилось немедленно. Те, кто обслуживал баллисты, видимо, погибли первыми, а может, в хаосе просто не смогли добежать до башен. Внизу виднелись останки наших боевых машин; рухнувшие на них каменные глыбы валялись вперемежку с обломками. Спиралью клубился удушливый дым, копоть чернила лица, заставляла слезиться глаза. Невозможно было понять ни что горело, ни отчего вспыхнул огонь. Совершенные суетились, раздавая умирающим консоламент. Жордан дю Мас Сент-Андреа лежал с раздробленной грудью. Попрощавшись со мной, он улыбнулся и на следующий день назначил мне свидание в ином мире, куда отправлялся раньше меня. Пелегрине де Брюникель стрела попала в самое сердце, и она спешно поднесла к губам лепестки розы. Все испускавшие последний дух с облегчением восклицали: «Наконец-то!»