«Маметь дени иариа. А расть дени худо донот (Мухаммедова вера им годится. А правую веру Бог ведает). А праваа вЂра Бога единаго знати и имя его призывати на всяком мЂсте чисте чисто».

Он долго сидел за столом, обхватив обильно седеющую голову мозолистыми от рукояти меча ладонями. Господи Боже мой! На тебя уповаю, спаси меня, Господи! Молил — и не верил, что кто-то ему поможет, кроме родного дуба на поляне, где под замшелыми валунами скрыты родники с живой и мёртвой водой.

Боже, Боже, слаб человек и подвержен сомнениям, немощному ли духу противостоять искусительному разнообразию мира? Велики соблазны, но не столь велики силы, чтобы бороться с ними. Оттого и душа плачет.

Ночь — обитель грехов и сомнений. Но наступало утро, и Хоробрит вновь был твёрд душой. Прежде чем покинуть Бидар, следовало помочь Вараручи. Стыдно не отблагодарить друзей-индусов, людей мечтательных, с чистой и робкой душой, помогавших ему в трудную минуту. Они негодовали на Малика Хасана, но никогда бы не решились причинить ему зло. Но над душой Хоробрита не властвовали законы Ману, а справедливость он понимал как борьбу, а не как покорность. Да и велик ли грех отнять неправедно нажитое?

Ещё до отъезда визиря Вараручи показал русичу план дворца, начертив его на стене углём. А когда Хоробрит запомнил чертёж, немедленно стёр.

Двухэтажный дворец имел больше пятидесяти жилых и хозяйственных помещений. Ограда в две сажени изнутри оплетена колючими растениями. Во дворе — конюшни, казарма, склады, кухня, соединённая крытым переходом с трапезной. По словам Вараручи, бывали дни, когда за обедом у визиря присутствовало до пятисот человек. Второй этаж, где размещались женские покои, спальни, курительные комнаты и другие помещения, не интересовал Хоробрита. На первом этаже устроены зимние сады. Из приёмного зала — дверь в комнату для отдыха, так называемую диванную. За ней потаённый коридор ведёт на лестницу подвала. В отсутствие Малика Хасана десять воинов охраняют зал. Проникнуть в потайной коридор можно только из диванной. Как открывается ведущая в него дверь, не знает никто, кроме визиря. В ней скрыт какой-то секрет. Окна из приёмного зала выходят в зимние сады. Это Хоробрит уже видел.

— Ты могучий вони, Афанасий, — сказал Вараручи. — Но никто из нас не хочет, чтобы ты жертвовал своей жизнью. Слуги тебе ничем помочь не смогут, а воинов невозможно подкупить! Тебе не пробиться сквозь охрану. Но если даже и сумеешь, как откроешь дверь в подвал? Ты же не знаешь секрета её.

Вараручи мог ошибаться. Потайные механизмы кажутся чем-то непостижимым лишь людям несведущим. Раньше Хоробрит много раз имел с ними дело. Однажды князь Семён даже попросил его понаблюдать за мастерами, сооружавшими подземный ход из Тайного приказа к Москве-реке, и Хоробрит видел, как молчаливые умельцы ставили пружины в секретные запоры, укрывали рычаги в колодцах, а сами колодцы прятали так, что даже наблюдательный человек не обнаружил бы схоронку.

Людьми Вараручи во дворце визиря были два повара, конюх, смотритель фонтанов и опахальщик. Последний был столь услужлив и незаметен, что воспринимался не более как часть опахала. Но именно этот человек передавал оружейнику самые важные сведения. Сейчас он сопровождал своего господина. А вместе с ним оба повара и конюх. Остался во дворце лишь смотритель фонтанов но имени Баба.

С ним и поговорил Хоробрит.

Известно, что Бог создавая всякой твари по паре, имел в виду не просто мужчину и женщину, но и людей похожих, подобно близнецам. Всевышний настолько мудр, что ничего не делает зря, хотя цели его людям чаще недоступны и не стоит пытаться постичь замыслов Всесущего, ибо невозможно и помыслить о соперничестве ума слабых созданий с умом божественным. Поэтому неизвестно, по какой причине Баба оказался похож на Малика Хасана, словно их зачал один отец. Что, впрочем, могло и случиться. Но маленький визирь никогда не замечал маленького смотрителя фонтанов, а последний постоянно помнил, что если его нарядить в роскошные одежды Малика Хасана, придать лицу надменности, то отличить их можно было бы только по рукам. У визиря руки изящные, холёные, а у смотрителя грубые и мозолистые. Но на руки редко кто обращает внимание.

Об этом и сказал совиноглазый Баба Хоробриту, скрывая за насмешливостью блеск ума.

Работа Бабы, по его же словам, такова, что он знал все городские водоводы. А поскольку те не что иное, как глиняные трубы, уложенные в подземных ходах, то Баба знал то, что нужно было Хоробриту. Он был гневен на Малика Хасана и имел больше причин мстить тому, чем остальные, а душа его отнюдь не была покорна, ибо родитель его был брахманом. Голос маленького Бабы вздрагивал от волнения, когда он говорил:

— Я знаю Малика Хасана ещё с того времени, когда он был простым писцом, и у ворот дворца султана записывал желающих лицезреть повелителя. Тогда он меня узнавал и даже называл братом и угощал кхичри. Иногда я давал ему в долг несколько тенке и никогда не требовал вернуть их. Ладно, то дело прошлое. Три года назад я задолжал за лечение дочери много денег и попросил Малика дать мне взаймы. Он не стал меня слушать и выгнал прочь, да ещё кричал вслед: «Кафыр! Ты посмел приблизиться ко мне!» Такие обиды не забываются, русич. Тогда я пошёл к Махмуду Гавану и застал его в саду, когда он читал стихи. С того времени я их помню.

Выслушав, Махмуд Гаван велел мне идти к казначею Мехмеду-аге, чтобы тот выдал мне денег, сколько я скажу. Я попросил казначея дать мне в долг пятьдесят футу нов — столько я задолжал. Мехмед-ага дал шестьдесят футунов безвозмездно. Почему так получается, русич, что хороших людей сживают со свету? А когда я узнал, что Малик Хасан хочет погубить благородного человека и поэта Махмуда Гавана, я решил, что кому-то надо вмешаться. Но что я мог сделать, простой смотритель фонтанов?

Ночью небольшой караван из нескольких ослов и погонщиков прошёл по улицам Бидара, направляясь к водоёму, что расположен на вершине холма, откуда вода через задвижки течёт к городским прудам и фонтанам. Холм окружали сады, безлюдные в ночное время. Строение, к которому шёл караван, стояло у подножия холма и охранялось двумя стражниками-индусами. Там же, в хижине, одиноко жил смотритель задвижек, в обязанности которого входила подача воды в город.

— Он мне друг, — говорил Баба Хоробриту, уверенно шагая впереди каравана по тропинке. — Раньше он жил в Гуджарате и был кшатрием, но однажды в гневе убил брахмана и стал нечистым, то есть чандалом[183], неприкасаемым. Ему пришлось бежать из Гуджарата. Я встретил его на улице Бидара, когда он просил подаяние. Мне стало его жалко. Тогда смотрителем задвижек был я. Управитель дворца Малика Хасана мне сказал, чтобы я перешёл во дворец для обслуживания фонтанов. Я согласился, но попросил, чтобы на моё место назначили Говинду, так звали беглеца из Гуджарата. Никто ведь не знал, что там он был чандалом. Управитель переговорил с куттовалом, и Говинда стал смотрителем задвижек. Вот мы и пришли. Ослов лучше оставить здесь. К водоёму могут приехать стражи порядка, и тогда нам несдобровать.

Заросли прикрывали тропинку со стороны холма и дороги. Впереди слышался шум воды, льющейся в водоём из глиняных труб. Текла она с ближних гор, но откуда именно — знали только несколько человек в Бидаре, потому что трубы были упрятаны в землю. Одним из этих людей был Баба. Как он объяснил, лишить Бидар воды означает обречь город на гибель.