Дело было в том, что в кремле построил себе каменный дом купец Тараканов, а в нём муромли[80] сложили необыкновенную печь, которую назвали русской. Из кирпича, со сложным дымоходом, она обогревала жильё, на ней спали, настолько она оказалась просторна, в ней готовили еду и даже мылись. Афанасий рассказал как-то про чудо-печь Степану. Тот заинтересовался. Такие печи уже были во многих боярских хоромах, но то бояре, к ним подступу смерду нет, а тут впервые печь оказалась у человека простого звания, разбогатевшего на торговле рыбой. Степан, как человек состоятельный, решил у себя тоже завести русскую печь. И вот получилось.

Зашли в избу-пятистенку. Печь стояла возле средней стены, шириной в размах рук, высотой под матицу. Возле неё хлопотала хозяйка, орудуя ухватом. Гости степенно поклонились ей, она в ответ певуче произнесла, что всегда рада их видеть, синие яркие глаза её приветливо улыбались. На загнетке стояли тёплые горшки. Уселись за стол и принялись за крестьянскую пищу — щи с баранинкой, гречневую кашу, пироги с рыбной начинкой, овсяной кисель с мёдом и блинами. Ели да похваливали. Не зазнобиста снедь, да сытна, крестьянскому животу в самый раз. После такого заутрока можно и жилы в работе тянуть. Это свойство русского мужика — хорошо поесть и много работать — замечали многие чужеземцы.

Лес, по которому шла дорога, начинался прямо за околицей. Сначала тянулся мелкий березняк, за ним матёрые дубы с раскидистой кроной. Накануне выпал снег, скрыв под пеленой колдобины, и просека сверкала под солнцем подобно белой пуховой перине, без единого санного следа. Да и лес словно вымер.

Свернули на север, просека углубилась в чащу ельника. Здесь стали попадаться отметины зверья. Вот большими неровными прыжками скакал заяц, в стороне волки неслись во весь мах, разбрызгивая пушистый снег. Перешёл просеку грузный лось, высоко поднимая длинные ноги. Дальше встретился медвежий след: шатуну лень было брести, и он оставил глубокую борозду. Лошади Степана затревожились, жеребцы воинов зафыркали.

— Ох, окаянный, — забеспокоился Степан. — Опас, робятки, великий шатуна зимой встретить. Злющий он голодный.

— Бог не выдаст, свинья не съест! — беспечно отозвался Кирилл.

В лесу было тихо, лишь в вершинах высоких деревьев шумел ветер. Где-то от мороза треснуло дерево. Степан сказал, потирая щёки рукавицей:

— Трещи, трещи — минули водокрещи!

На что румяный Кирилл гулко похлопал широкими десницами, отозвался:

— Афанасий да Кирилло забирают за рыло![81]

Ехали до полудня. Лишь полозья скрипели. Скоро просека вывела на наезженную дорогу. Морды у лошадей заиндевели, но бежали они бодро, неутомимо. На небо наползла облачная пелена, сквозь неё солнце светило неярко. На пнях толстыми шапками лежал снег, лапы елей были словно в белых воротниках. Вдруг в лесу что-то провыло, да так глухо и таинственно, что жутью повеяло.

— Неладно, робятки, — тревожно заметил Степан, приподнимаясь в розвальнях. — Эк засвистало.

Лошади вздёрнули головы, прислушались, шумно втягивая воздух ноздрями.

Опять пронёсся по лесу тяжкий вздох, словно деревья застонали. В отдалении завыл волк. Его вой подхватили ещё несколько, протяжный звук поднимался всё выше и разом оборвался, словно лопнула струна.

Проехали дальше версты две. Воздух был совершенно неподвижным. Но в лесу ощущалось странное движение, Афанасию казалось, что деревья тянут свои ветки на север, как люди, о чём-то умоляющие.

— Однако волхв с бесями дружбу водит, — проворчал нахмурившийся Кирилл.

В третий раз в глубине леса простонало неведомое существо.

— Кажись, прибыли, — промолвил Степан. — Тпр-у, стой, волчья сыть! Вон тропка к ведуну.

В густых, припорошённых изморозью кустах белела узкая прогалина. Афанасий узнал это место. Сюда они сворачивали, когда осенью направлялись к отшельнику. Он повернул коня на тропинку. Следом за ним ехал Кирилл.

— Афонюшка, аль мне с вами? — пугливо спросил Степан. — Одному боязно, ась?

— С нами, с нами, — улыбнулся Хоробрит. — Оставаться опасно. Вдруг шатун набредёт.

Домовитый Степан был не в меру осторожен, но это почему-то совсем не мешало ему пускаться в опасные похождения, даже наоборот, риск его взбадривал, он и шарахался угрозы и тянулся к ней, как дитё к огню. Столь необычное поведение своего старого знакомого забавляло Хоробрита.

— Ну, тоды поехали! — Степан решительно направил своих лошадей на тропинку.

Афанасий помнил, что избушка волхва стоит на поляне неподалёку от ручья, как не забыл и морок, который навёл на них тогда отшельник. Интересно, как он их сейчас встретит?

Миновали заросли кустов, берёзовую рощицу, спустились к ручью, за которым стояли высокие деревья. Но не ельник, а густой осинник. Направо увидели поляну, на ней приземистую избушку, накрытую огромной снежной шапкой, так что трубы не видно. Дым не поднимался. Странно, в такой мороз не топить очаг. Жильё выглядело заброшенным.

— Чуйте, гремят! — удивился Степан, прикладывая к уху рукавицу.

Афанасий и Кирилл услышали, что из жилья отшельника доносится глухой барабанный стук. Словно зов о помощи.

Над поляной нависала нежилая тишина. И в ней отчётливо слышались удары в барабан. Тускло желтело слюдяное оконце. Перед крыльцом много звериных следов. Словно лоси, медведи, олени, вепри, лисицы, волки, зайцы и прочая лесная живность зачем-то бродили возле избушки.

Путникам стало тревожно. Степан закряхтел, стряхивая с бороды иней. Кирилл расправил широченные плечи, бодро кашлянул.

На крыльце намело большой сугроб, который почти скрыл отсыревшую дверь. Значит, её долго не открывали. Да уж не помер ли отшельник?

Всадники слезли с лошадей, накинули поводья на столбики дровяного навеса, надели на морды жеребцов торбочки с овсом. Степан на всякий случай остался в санях. Воины направились к крыльцу, всматриваясь в звериные следы. Степан, встав на колени, пугливо и увлечённо следил за ними, держа вожжи наготове, пододвинув к себе острый топор.

— Эк натоптали! Как нарочно! — заметил Кирилл. — Чаго оленям здесь понадобилось?

Он выволок из-под навеса широкую деревянную лопату, в несколько взмахов очистил ступени. Затрещали доски под его сапогами. Но в оконце никто не выглянул. Хоробрит с трудом распахнул дверь. И тотчас из неё вылетела большая серая птица, взметнулась над крышей и словно растворилась в небе. Барабан всё стучал.

В жилье с улицы показалось темно. Когда глаза Хоробрита привыкли к темноте, он увидел белого пушистого зайца, который лапами бил в барабан. На жёрдочке в углу метался чёрный ворон, тревожно каркая. Он был хром на одну ногу.

— Глянь, Афонь, очаг топится! — удивлённо заметил Кирилл. — Куда ж дым девается?

Очаг жарко пылал. В избушке было тепло, пахло увядшими цветами. Старик лежал на топчане в белой длинной рубахе, вытянув к огню босые чёрные ступни, и пристально смотрел на вошедших. Неподвижный сверкающий взгляд из-под седых волос, закрывших лицо старика, мог бы напугать. Но только не воинов. В бою враг покрепче смотрит. Кирилл поискал, куда перекреститься, не нашёл божницы, перекрестился в угол. Заяц, бросив барабан, скрылся под лежанкой старика. Ворон, слетев с жёрдочки, проковылял туда же.

— Здрав будь, старче! — поклонился лежащему Хоробрит.

Прогремел приветствие и Кирилл, словно иерихонская труба. Отшельник молчал. Обросший длинными седыми волосами, с чёрными когтистыми руками, он был похож на зверя.

— Ай заболел? — участливо спросил Хоробрит, наклоняясь над лежанкой.

Отшельник глухо, словно из могилы, произнёс:

— В землю врастаю. Уйти не могу. Не пущает земля.

— Что ты, отче, жалобишься, — весело пробасил румяный Кирилл. — Мы за тобой приехали. К государю, чуй, свезём! Вставай прытче!

Старик перевёл на него упорный взгляд, было в нём что-то необычное, так неподвижно смотрят совы, произнёс: