Султан был высок, худощав, подвижен, выражение смуглого лица постоянно менялось, видимо, в ярости он легко переходил границы и мог быть опасен. Он остановился перед Афанасием, проницательно вгляделся в него, задумчиво сказал, как бы утверждая:
— Ты воин.
Афанасий промолчал. Узун Хасан продолжил столь же задумчиво и неспешно:
— И не просто воин. Под обличьем купцов нередко скрываются разведчики. Ты отлично говоришь на тюркском языке и соответствуешь приметам, которые разослал астраханский султан Касим. — Он щёлкнул пальцами: — Эй, писец, прочти-ка приметы человека, которого просит задержать султан Касим!
Писец, стоявший возле входа, извлёк бумагу, громко произнёс:
— «Во имя аллаха милостивого и милосердного! Прошу отмеченного всяческими благодатями брата моего стойкого в справедливости шаха Узуна Хасана, да будет с ним мир и всяческое благополучие, задержать русича Афоньку сына Никитина по прозвищу Хоробрит, совершившего величайшее зло, противное божественным установлениям, убившего моего сына, наполнившего горем моё сердце, напоившего нас мученическим шербетом.
А приметы русича таковы: выдаёт себя за купца, но товару не имеет; лет от роду 35, среднего роста, увёртлив, силён, крепок биться на сабле и кулаках, вельми обучен воинскому ремеслу, многим языкам горазд, а такоже грамоте.
Особливые приметы: голубоглаз, волосом прям, рус; на лбу в треть ширины шрам, половина мизинца на левой руке отсутствует. Награда задержавшему русича — золотая чаша, наполненная золотыми монетами».
— Покажи левую руку! — потребовал Узун Хасан.
Мизинец и на самом деле был изувечен в схватке со степными разбойниками, когда отбивали русский полон за Тулой. Вызнали-таки проведчики Касима.
— Значит, ты и есть знаменитый убийца? — с любопытством спросил Узун Хасан. — Как же тебе удалось убить царевича?
— Султан Касим напал на наши суда и пограбил их. Он сам поступил как тать. Убил наших купцов. Я отомстил ему. В схватке, повелитель, не ведаешь, кто перед тобой — царевич или простой воин. Рассуди по справедливости!
Узун Хасан опять стал прохаживаться по коврам. Было видно, что он не склонен принимать опрометчивых решений. Остановившись, он спросил:
— Ты жил в Бидаре, когда отрубили голову Махмуду Гавану?
— Да, повелитель, султан Мухаммед — шах не понял, что великий визирь — благородный человек и охранитель его престола. Поэтому враги шаха всячески старались устранить Махмуда Гавана. Особенно старался Малик Хасан, даже составил подложное письмо, где не было ни слова правды... — Афанасий подробно рассказал о том, что произошло в Бидаре, умолчав лишь о краже драгоценностей из сокровищницы визиря и о замыслах Кабира.
Выслушав, Узун Хасан заключил:
— Султан оказался слишком глуп и самонадеян. Из-за этого и потерял царство. Мой визирь говорил, что ты разбираешься в драгоценных камнях?
— Видел я, повелитель, много яхонтов, сердоликов, гранатов, жемчугов, изумрудов.
— Во сколько ты оценишь вот этот балас? — Шах, подойдя к низенькому лакированному столику, вынул из серебряной шкатулки огромный рубин с мелкой вязью арабских букв по краю. Камень был великолепен, и в золотистом сиянии вспыхнул, засверкал множеством граней, словно голубое пламя, испускающее искрящие лучи, от которых слепило взор. Велика власть красоты! В ней есть некая божественная сила, завораживающая, первозданная. Афанасий благоговейно вернул драгоценный камень Узуну Хасану.
— Если бы я, повелитель, назвал его цену, а этот камень имел бы голос, то он спросил бы меня, встречал ли я нечто подобное? И я вынужден был бы ответить, что не встречал. Тогда бы он спросил, почему же я пытаюсь оценить то, что не с чем сравнивать? Может быть, этот балас стоит целого города!
Афанасий грубо польстил шаху. Явно удовлетворённый ответом, тот бережно уложил рубин в шкатулку.
— Ну что ж, русич, я верю тебе. Султан Касим поступил с вами несправедливо. И твоя месть вполне оправданна. Об этом случае я знаю. Ты не солгал и в малом. А потому отпускаю тебя с миром. Посольства вашего тебе ждать не нужно. Когда оно прибудет — неизвестно. А я скоро пойду на Сивас. Письма с тобой вашему государю передавать, пожалуй, не стоит, у моего врага турецкого султана Махмеда слишком много проведчиков.
Говоря так, Узун Хасан словно в воду глядел.
«И яз из орды пошёл къ Арцицпну (Арзинджан), а из Рыцана пошёл есми въ Трепизонъ. И въ Трепизон же приидох на Покровъ святыя Богородица и приснодЂвыя Мария и бых же въ Трипизоне 5 дни. И на корабль приидох и сговорихъ о налонЂ датъ золотой от своеа головы до Кафы, а золото есми взял на харчъ, а дати в Кафъ. А въ Трепизоне же ми шубашь[190] да паша[191] много зла ми учиниша, хламъ мой всъ к соби взнесли в город на гору, да обыскали всё. А обыскываютъ грамотъ, что семи пришёл из орды Асанбега...»
Ищейки султана Махмеда всё-таки приметили русича. Возможно, что соглядатаем турок был тот самый переводчик — крымский грек, который делал перевод письма Ивана, уж слишком настороженно, с любопытством посматривал он на Афанасия, да и проверить содержимое тетрадей чужеземца ему, знающему язык московитов, было сподручнее. Но подозрение — не доказательство, а проверить его не оказалось времени. Афанасию пришлось встречаться со многими людьми ради сведений, которых он упорно добивался, распростившись с большей частью монет — его долей из сокровищ Малика Хасана. И теперь знал много. Приближённые властителей всегда алчны, но алчность, ставшая мерилом поведения, есть верный признак неустойчивости престола. Равно и государства. Особенно показательна в этом отношении была встреча Афанасия с начальником охраны ставки, кунаком Таусена, который, получив от русича сто монет, проникся полным доверием к кунаку своего кунака. И подтвердил сведения, которые Хоробрит знал от других: у шаха Персии всего лишь двести тысяч войска вместе с резервами, в то время как у турок в полтора раза больше без резервов. Более того, турки-османы воинственны и умелы.
— Знает ли об этом Узун Хасан? — спросил Хоробрит.
Бывший пехлеван лишь гулко вздохнул, и ответ его почти совпал с тем, что сказал однажды Махмуд Гаван.
— Видишь ли, русич, воля Узуна Хасана ничего изменить не может. Если бы он не нападал, то вынужден был бы защищаться. А это намного, хуже, ибо тогда нападали бы турки. Поэтому для Узуна Хасана сейчас нет разницы, насколько армия Мохмеда превосходит его войско. Ну, а об остальном умный человек догадается и сам! — Грузный богатырь по-мальчишески лукаво подмигнул Хоробриту.
Догадаться было нетрудно. На десятый день пребывания Хоробрита в ставке Узун Хасан направил двадцатитысячную конницу одного из своих полководцев, Омара на Эрзиндан, с тем чтобы после Омар повернул на Трапезунд и отвлёк армию турок от главных сил Узуна Хасана, которые вскоре должны были выступить и через Сивас устремиться на город Токат — в самое сердце Малой Азии. Афанасий в должной мере оценил блестящий замысел властителя персов, но был убеждён, что хода войны отчаянный манёвр изменить уже не сможет.
Больше в ставке ему делать было нечего, и он покинул её с конницей Омара. Ехал задумчивым, хотя душа и рвалась вперёд; но самого себя не обгонишь.
Итак, пять лет провёл он на беспокойном, многолюдном, жарком юге, и результат его долгих странствий превзошёл все ожидания. Государь и князь Семён получат сведения, ценность которых поистине огромна. Ни одно посольство не в силах выполнить того, что сделал он, одинокий проведчик.
Что дальше? Нельзя не задать себе этого вопроса. Он привык к одиночеству, привык к безымянности, привык к скитаниям. И в то же время усталость копилась в душе и хотелось покоя, оглушающей тишины, вечернего заката над лугом.
Видимо, его приметы были уже известны и в Трабзоне. Стражи окружили его, когда он въезжал в городские ворота. Вначале Хоробрит решил, что схвачен по приметам, которые разослал султан Касим. Но оказалось не то. Коренастый бритоголовый су-башь немедленно повёл его на гору, в Верхнюю крепость, где находился паша. В крепости его тщательно обыскали, отобрали оружие, деньги, мешочек с землёй, тетради, вынули даже стельки из сапог. Потом привели к пожилому паше, и тот спросил, где грамота.
