Если бы она принадлежала к ордену слабовольных прелестниц, то влюбилась бы в него еще до того, как вино разлили по бокалам, но мисс Клоринда слабовольной не была. Она привыкла к обращенным на нее пламенным взглядам и не спешила возвращать их поклонникам. Разве что вела свою роль бойкой красавицы, переодетой в молоденького юношу, блистая остроумием и огнем, как никогда прежде. Услужливые пажи, еще совсем недавно участвовавшие в ее детских играх, теперь пожирали ее глазами и ревели от хохота над каждой ее шуткой. Их лесть и комплименты порой звучали не слишком искренне, но ведь ее никто не учил отличать лицемерие от честности, и в этом отношении она была осведомлена не более, чем самый неопытный юнец. Для нее все это было частью развлечений, и в этот вечер она вела себя в полном соответствии со своим мальчишеским костюмом. Выросшая в деревенской глуши, она жила среди людей светских, но не связывающих себя приличиями, поэтому в свои пятнадцать лет была не менее искушенной, чем сорокалетняя женщина. Ей не приходилось использовать свои знания на практике, потому что рядом не было ровесников, не считая тех, кого она презрительно называла деревенщинами.

Однако молодой кавалер, явившийся этим вечером в дом, где она жила, был отнюдь не деревенщиной, а лондонским денди. Его звали Джон Оксон. Он недавно унаследовал титул и приличное состояние. Руки у него были белыми, как у нее, волосы по последней моде рассыпаны по плечам, и он благоухал французскими духами, названия которых она не знала.

И хотя она рассмотрела все его достоинства и нашла их впечатляющими, молодой сэр Джон с легкой досадой отметил, что ее острые глаза ни разу не дрогнули перед его натиском, а встречали его с улыбчивой готовностью. Она не бледнела и не покрывалась румянцем, сколько он ни старался. И он поклялся себе, что прежде чем закончится вечер, он найдет способ к ней приблизиться, заговорить, и теперь терпеливо дожидался удобного случая.

Когда унесли последнее блюдо, она вскочила на стол, заставленный бутылками и бокалами, и со сверкающими глазами выпрямилась перед гостями. Руки она с франтоватым видом сунула в карманы и показывала во всей красе свои тонкие лодыжки и стройные, гибкие ноги. Двадцать пар мужских глаз обратились на нее, но никто не поедал ее глазами так, как молодой человек на другом конце стола.

– Вот, полюбуйтесь на меня в последний раз! – провозгласила она высоким, звучным голосом. – Скоро вам ничего такого разглядеть не удастся. Наглядитесь напоследок, прежде чем все это скроется под женскими юбками.

И когда они наполнили бокалы, подняли их и принялись выражать свой восторг, Клоринда голосом жаворонка запела одну из разухабистых песен, принесенных из конюшен.

До этого дня никто не вел себя с Клориндой галантно и не оказывал ей почтения. Никому не приходило в голову вести себя по-светски с этой полудевчонкой-полумальчишкой. Закончив петь, она соскочила со стола и направилась к выходу из столовой. Сэр Джон понял, что время настало, и поспешил открыть перед ней дверь, положив руку на сердце и склонившись в глубоком поклоне, от чего светлые локоны упали ему на лицо.

– Вы лишаете общество созерцания вашей красоты, сударыня, – проворковал он. – Но ведь должен найтись хотя бы один счастливец, которому будет позволено вечно блаженствовать, глядя на ваши совершенства.

– Сегодня мне исполнилось пятнадцать лет, – сказала она. – И до сих пор я такого человека не встретила.

– Как знать, сударыня, – заметил он, склонившись еще ниже.

Она рассмеялась переливчатым смехом.

– Действительно, я этого не знаю, – сказала она. – Он может находиться здесь в эту самую ночь, а раз так, пора надеть на себя скромность.

На прощание она подарила молодому человеку изящный взмах рукой и ушла.

* * * * *

Когда дверь за ней закрылась и сэр Джон вернулся к столу, в комнате на какое-то время воцарилось неловкое молчание. Не обладая ни острым умом, ни глубокими чувствами, эти деревенские бражники не смогли бы объяснить внезапной перемены своего настроения. Поэтому они принялись опорожнять бокалы один за другим, чтобы его исправить, и вскоре действительно принялись смеяться и оживленно шутить.

Их разговор крутился вокруг именинницы, которая по неясной причине решила лишить их своего общества. Они собрались вокруг сэра Джеффри и вспоминали забавные истории из ее детства, расхваливали ее расцветающую красоту с прелестями первых красавиц графства.

– Она будет плыть посреди них, как королевский фрегат, – говорили они в один голос. – В ее блеске все женщины побледнеют, словно сальные свечи во время дворцовой иллюминации.

Часы пробили двенадцать, когда она вернулась к ним. С последним ударом часов двери распахнулись, и появилась она – в сопровождении двух женщин, с большим серебряным канделябром в руках, длинные восковые свечи горели высоко над ней и обливали ее потоком света. Одетая в богатое платье из парчи алого и серебристого цвета, затянутая в корсет с пышным кринолином, с такой тонкой талией, что ее легко могли обхватить мужские ладони, она казалась цветком на стебле. Черные волосы были подняты в высокую прическу и украшены драгоценными камнями, белую длинную шею подчеркивал отделанный бриллиантами воротник. Горделиво сверкали ее глаза, и была она настолько прекрасна, что все мужчины в зале вскочили с мест, глядя на нее. Она свободно поклонилась и встала перед ними со вздернутой головой, искривив рот в торжествующей улыбке королевы, окруженной вассалами.

– На колени! – воскликнула она. – Пейте за меня, стоя на коленях. С этой ночи все мужчины будут поклоняться мне, как только я соизволю бросить на них взгляд.

Она больше не ездила на охоту в мужской одежде, носила только парчу и тафту, тонкий батист и кружева. Ее камеристка с таким усердием занималась туалетами, ароматной водой и эфирными маслами, без конца бегала по поручениям, переодевала хозяйку в новые платья и причесывала, что вскоре жизнь для нее превратилась в тягостную, непосильную ношу. Если прежде ее обязанности были легкими и необременительными, несмотря на тяжелый характер барышни, то теперь все изменилось. Никогда еще молодая леди не была такой требовательной и придирчивой, если ей не нравились наряд и прическа. В присутствии незнакомцев, будь то дамы или господа, Клоринда старалась сдерживать свой язык и не давать воли гневу, но нисколько не стыдилась грубить и браниться возле туалетного столика наедине с камеристкой, если диадема или лента казались ей неподходящими. Она отводила душу криками, отвешивала оплеухи, срывала с себя платья и топтала их ногами, бросала баночки с помадой в голову бедной женщины. Та принимала хозяйские вольности с полной готовностью, прислуживая госпоже с редким смирением и покорностью.

Всю свою железную волю, присущую ей с младенческих лет, Клоринда направила на осуществление цели. Ей предстояло покорять графство красотой, царить и порабощать до тех пор, пока не сыщет знатного мужа с внушительным состоянием.

Вскоре по всему графству распространились удивительные слухи: госпожа Клоринда Уайлдер оставила свои странные выходки и превратилась в приличную девицу, какой и следовало быть по рождению и воспитанию. Впервые об этом заговорили, когда в одно прекрасное утро она появилась в церкви в сопровождении свиты – мисс Уимпол и двух сестер, чьи невзрачные лица, неуклюжие фигуры и мешковатая одежда составляли резкий контраст с ее ослепительной прелестью.

Карета из Уайлдер-холла редко подъезжала к церковным вратам, лишь иногда к воскресной службе приезжала мисс Уимпол с двумя воспитанницами, и то если сэр Джеффри пребывал в хорошем расположении духа, а кучер был настолько любезен, чтобы оказать дамам эту услугу. Но чаще они добирались в церковь пешком. В жаркие дни они являлись туда с красными взмокшими лицами, а в слякоть – с заляпанными грязью мокрыми юбками.

Тем утром карета была запряжена ухоженными лошадьми, кучер нарядно одет, на запятках стоял лакей, который проворно спрыгнул на землю и бросился открывать дверь, как только экипаж остановился. Прихожане вокруг так и застыли с раскрытыми ртами. Среди бела дня случилось неслыханное и невиданное чудо.