Следующие шесть лет он ее не видел. Немного нужно было умения, чтобы скрыть ее, как и сестер, подальше от отцовских глаз. И это с легкостью удалось, поскольку сэр Джеффри избегал заходить в дальнее крыло дома, где жили дети, с такой тщательностью, как будто там свирепствовала чума.
Маленькая Клоринда цеплялась за жизнь куда сильнее, чем старшие сестры. Им скоро пришлось убедиться в том, что она доставляет немало хлопот. С того момента когда мать Поссет вытащила девочку из-под тела умершей матери, та не переставала визжать в течение целого часа, да так громко, что звенело в ушах. Старуха бегала вокруг, шлепала и трясла ее в надежде успокоить, но только сама изнемогла и обессилела. Младенец продолжал вопить с упорством и силой, невозможными для ее возраста.
– В первый раз такое вижу! – бормотала старая Поссет. – Она орет, как полугодовалый мальчишка. Так и оглохнуть недолго. Замолчи, маленькая дикая кошка!
Это было только начало. С первого дня девочка быстро набирала в весе, и через несколько месяцев представляла из себя крепкого, упитанного младенца, который знает как привлечь к себе внимание, чего раньше никогда в семье не бывало. Когда ей нужно было что-нибудь, она вопила с такой силой, что ни одной живой душе вокруг не было покоя до тех пор, пока не дадут ей то, чего она хочет. Поэтому слуги торопились выполнять ее желания, бросая все свои дела. В этом они следовали примеру господ, которые, как мы знаем, часто подчиняются отнюдь не добродетельному или мудрому, а наоборот – сварливому, дурно воспитанному и жестокому, лишь бы скорее исполнить его волю и тем освободиться от тяжкого бремени.
Малышка Клоринда рано проявила сообразительность, и, однажды проявив это качество, она никогда не переставала пользоваться его преимуществами. Больше всего в те дни ей нравилась каша, а получить ее можно было с помощью громкого рева. Этот способ она применяла и во всех других случаях. В двенадцать месяцев она крепко стояла на ногах и начала лупить сестер, чтобы отнимать у них игрушки, а также няньку, чтобы та сменила ей подгузник. Она так легко приходила в неистовый гнев, так бушевала и топала ножками, что забавляла этим окружающих, и слуги нарочно ее дразнили. Скучными зимними вечерами они собирались вокруг госпожи Клоринды и подначивали ее, пока личико у девочки не наливалось кровью. Ко всеобщему восторгу, она бегала от одного слуге к другому, молотила их кулачками и вопила, как помешанная.
– Чтоб тебя! – сказал дворецкий однажды вечером. – Да она вылитая сэр Джеффри. Краснеет и вопит точь-в-точь, как он у себя на псарне.
– И сложением пошла в него, – сказала экономка. – Как жаль, что она родилась не мальчишкой. Могла бы стать наследницей имения. Вон какие сильные у нее ноги и широкие плечи, а ведь ей нет и трех лет.
– Зря сэр Джеффри назвал ее желтомордым отродьем, – заметила нянька. – Из нее вырастет красавица, пусть и с широкой костью. Смуглая красавица, щеки и губы цвета шиповника, глаза темные, как уголь, а ресницы черные, как бахрома. Посмотрите, какие у нее густые волосы, так и вьются локонами. Наша госпожа, ее бедная матушка, в юности была красавицей, но ей до мисс Клоринды далеко. У девочки отцовское сложение, прекрасные плечи и, помяните мое слово, каждый мужчина будет оборачиваться в ее сторону.
– Да, – сказала экономка, пожилая женщина. – Вот погодите, как она созреет. Она уж сумеет настоять на своем. Дай бог, чтобы во всем остальном она на своего отца не походила и не повторяла его пути.
Клоринда и вправду была не похожа на своих невзрачных сестер и отличалась от них по характеру. Старшие, Анна и Барбара, были слишком кроткими, чтобы доставлять хлопоты своей воспитательнице, Марджери Уимпол, но Клоринда еще в младенчестве вызывала у нее страх и тревогу. Мисс Уимпол не смела одергивать слуг, которые портили девочку своим обращением и внушали ей низкие манеры. Слуги сэра Джеффри были воспитаны нисколько не лучше, чем их хозяин. Среди них юная госпожа видела и слышала такие вещи, которые не предназначены для глаз и ушей истинных леди. Поварихи и кухарки вились вокруг конюхов и псарей, а маленькая мисс Клоринда с детства любила лошадей и собак и поэтому была готова целыми днями торчать в конюшне вместе со служанками, которые охотно брали ее с собой в поисках собственных развлечений. Девочка играла на псарне и росла под брюхом у лошадей, она научилась ругаться также грубо, как Джайлс и Том, в чьи обязанности входило расчесывать конские гривы. Поистине странно было слышать, как изящные детские губы изрыгают проклятья, а услышать их можно было всякий раз, когда кто-нибудь перечил Клоринде. Ее гнев и ярость изливались полноводной рекой, и конюхов очень забавляли выражения, которые юная леди использовала в такие минуты. Они охотно ей потакали, и девочка изъяснялась не лучше портовых прачек или площадных девиц. Рядом с ней не было ни единого существа, которому хватило бы ума и сердца, чтобы увидеть весь ужас ее положения и научить ее сдерживать свои страсти. В таком опасном окружении юная дикарка с каждым годом становилась все прекраснее и прекраснее, расцветая, словно чудная роза в заглохшем саду.
Когда ей исполнилось шесть лет, настал день, когда колесо ее судьбы повернулось.
В первый раз конюх усадил ее на лошадь в возрасте трех лет. Пока он вел коня под уздцы, девочка осматривала все вокруг с высоты, вскрикивала от восторга, хватала коня за повод и что-то лепетала под хохот зрителей. С того времени она ездила верхом каждый день и проявляла такое недетское мужество и силу воли, что доставила слугам новое развлечение. Вскоре она перестала хвататься за узду и ездила по-мужски, при этом ругалась на коня, как мужчина, и отчаянно била его кулаком и каблуками, если он не слушался.
Она не знала страха, и с готовностью воспользовалась бы кнутом, если бы ей его доверили, по этой же причине ее никогда не садили на слишком горячих лошадей. Когда ей исполнилось шесть, она ездила не хуже любого мужчины и знала лошадей своего отца, лучше чем он сам. Сэр Джеффри об этом ничего не знал, так как его дочь всегда находилась вне поля его зрения, когда он спускался в конюшни.
Вышло так, что конь, на котором он ездил чаще всего, был ее любимцем. Не раз она впадала в буйную ярость, когда приходила в конюшню поиграть и не заставала в стойле жеребца, потому что на нем уехал хозяин. В такие моменты она обрушивалась на конюхов и поносила их последними словами за то, что отдали ее коня какому-то проходимцу. Эти приступы гнева вызывали у слуг буйное веселье, ведь девочка ничего не знала о человеке, который отрекся от нее с самого ее рождения. По правде говоря, она не задумывалась о существовании отца, ни разу не видела его и слышала только имя, которое никак с собой не связывала.
– Вот бы сэр Джеффри разок увидел и услышал, как она бушует, – сказал старший конюх, сотрясаясь от смеха. – Клянусь, он развеселится и оценит ее дерзость, ведь она так похожа на него. Она его плоть и кровь и также полна адского огня.
В то богатое на события утро девочка по обыкновению отправилась в конюшню. Войдя в стойло, где всегда стоял крупный вороной жеребец, она не обнаружила его на месте и немедленно разъярилась. Она сжала кулачки и принялась топать и ругаться такими словами, что их неприлично произносить.
– Где он? – кричала она. – Это мой конь! Никому нельзя на нем ездить. Кто этот человек, который все время его забирает? Кто он? Кто?
– Один невоспитанный тип, – с ухмылкой подпирая языком щеку, отвечал конюх, на которого она набросилась. – Он сказал, что это его зверюга, а не твоя, и он будет брать коня, когда захочет.
– Нет, не его! А мой! – вопила леди Клоринда с побагровевшим личиком. – Я убью его! Это мой конь! И только мой!
Какое-то время конюхи подначивали ее, чтобы послушать, как она ругается, да и, по правде сказать, ярость украшала ее – щеки наливались румянцем, а черные глаза пылали огнем. В такие минуты в ней не оставалось ничего женственного, она становилась похожей на мальчика, а не на девочку, тем более что для своего возраста она была необыкновенно высокой. Помощник конюха, желая подразнить ее, сказал:
