– Она была парализована? – удивленно переспрашивает Мартин. – Что ж, в таком случае, если эта девушка готова была проделать ползком весь обратный путь до дома, она, должно быть, действительно очень хотела туда вернуться.

– Мне нравится, что они во всем стараются увидеть хорошую сторону, – шепчет мне Майкл.

– Кристина прожила в этом доме всю свою жизнь, – добавляю я. – Холст буквально пропитан ее тоской по родному жилищу. Она сама по себе служит фоном, который затмевает остальное.

– Мне нравится такое объяснение! – Эвелин переводит взгляд на меня и смотрит так, словно после моих слов у нее вдруг открылись глаза. – Служит фоном… – Она улыбается. – Что ж, с уверенностью можно сказать одно: вы никогда не забудете, где находится ваш дом и откуда вы родом. Я готова в этом поклясться. – Она опускает взгляд, и на миг ее лицо становится грустным.

– В этой Кристине что-то есть. Она буквально преследует меня, – говорит Майкл. – Вы сразу понимаете, что она очень долго отсутствовала, а теперь отчаянно желает вернуться.

– Все дело в том, как она глядит на свой дом. – Соединив большой и указательный пальцы, Мартин делает вид, будто смотрит на картину сквозь видоискатель фотоаппарата. – Дом стоит на возвышении, и Кристина взирает на него снизу вверх. Он многое для нее значит.

Я поражена тем, что их реплики пронизаны добротой и проницательностью; Кристина и ее привязанность к родному очагу произвели на всех огромное впечатление.

– Она потеряла нечто такое, что ей необходимо, – серьезно замечает Эвелин. – Это – страшное проклятие. К несчастью, как и большинство из нас, она так и не овладела искусством забывать прошлое и идти вперед.

Я думаю о концепции «забывать прошлое и идти вперед» применительно к Джастину. И о том, что, возможно, он уже забыл меня… На ум мне сразу же приходит образ человека в свободном падении, проваливающегося куда-то сквозь время и пространство без страховки и парашюта.

– Я бы сказал, что Кристина по-настоящему опечалена. – Ронни вытирает лоб. Он и сам выглядит огорченным. – Она слишком много на себя взвалила.

– Уайет говорил, что замечал в людях быстротечное качество жизни и неизбежность трагедии, – с благоговением говорю я. – Один из критиков, который писал о нем, заметил, что, глядя на его работы, следует прислушиваться к красноречию невысказанного.

Все как по команде умолкают, выражая свое почтение Кристине и прислушиваясь к красноречию невысказанного.

– Она выглядит так, будто видит нечто такое, чего не существует, – раздается голос за нашими спинами.

Похоже, все мы забыли об Эдди.

Он подходит и останавливается позади нас. Эдди выше всех нас на целую голову, но слишком худ для своего роста. Тем не менее его голос полон силы и уверенности в собственной правоте.

– Кристина видит свои воспоминания, – говорит Эдди. – В этом доме многое произошло. То, что имеет для нее большое значение. – Он легонько постукивает себя пальцем по виску.

Эвелин негромко ахает, а потом поспешно прикрывает рот ладошкой. Мы все замечаем этот непроизвольный жест. Майкл смотрит на меня с таким видом, словно хочет сказать, что Эдди вернул солнце на небо Эвелин. Да я и сама застываю, как зачарованная.

– Он прав! – Глаза Эвелин покраснели и слезятся. – Давным-давно Кристина совершила нечто такое, что привело к ужасающим последствиям. – Она смотрит прямо на меня; сила ее взгляда меня гипнотизирует. – И всю оставшуюся жизнь стремится исправить содеянное.

Мне хочется спросить: «Что? Что она такого сделала?» Но, разумеется, этот вопрос был бы совершенно неуместным. Я никак не могу отделаться от мысли, что Эвелин имеет в виду вовсе не Кристину, а себя.

Скосив глаза на Майкла, я неуверенно ему улыбаюсь.

Сначала она увидела его затылок. Эдди стоял возле огромного лаврового дерева, которое условно делило сад на две части. Его белый фургон был припаркован прямо напротив калитки ее матери. Это было первым, что заметила Эвелин, выходя из-за угла и, словно ребенка, прижимая к груди пластиковый пакет с оторванной ручкой, наполненный продуктами; ей пришлось собирать рассыпавшийся посреди дороги недельный запас консервов и овощей.

Мать говорила Эвелин, что Эдди всегда приходит по вторникам. Во время их междугородних телефонных разговоров его имя из ее уст звучало столь естественно, что Эвелин казалось, будто она давно его знает. Вот только желания общаться с ним у нее не было. Эвелин отвыкла от пристального внимания соседей, живущих в маленьком городке Северной Англии. Анонимность Лондона с его ненавязчивой общественной жизнью, где она сама выбирала, когда и с кем говорить, служила ей надежной защитой от излишнего любопытства.

Эдди явно не слышал, как Эвелин открыла калитку. И только когда стук ее модных сапожек на платформе привлек его внимание, он поднял голову.

Увидев его лицо, Эвелин настолько растерялась, что позабыла, что надо как-то отреагировать или хотя бы перевести дыхание. Эдди стоял от нее в пятидесяти шагах; на нем была красная рубашка. Он подрезáл клематис. Бродячая серая кошка, которую регулярно подкармливала мать Эвелин, разлеглась на лужайке и умывалась, время от времени почесывая лапой левое ухо. Женщина вдруг поняла, что с точностью профессиональной кинокамеры подмечает каждую деталь, несмотря на изумление от столь неожиданной встречи.

Эдди провел по щеке тыльной стороной ладони. Улыбка, заигравшая было на его губах, быстро увяла.

– Эвелин, – сказал он, и по его голосу она поняла, что он удивлен ничуть не меньше.

Ей даже показалось, что он покачнулся, будто от удара.

– Эдди.

Его имя она произнесла хриплым шепотом. Несмотря на то что ее мать то и дело упоминала о нем, Эвелин ни разу не связала его со своим Эдди. Она прижала руку к сердцу, когда на нее обрушилась неправдоподобность ситуации.

– Боже милостивый!

Несколько мгновений он не отрываясь смотрел на нее. Потом его взгляд переместился с головы на ее ноги. В слепящем свете его испытующего взора Эвелин почувствовала себя расфуфыренной куклой, вырядившейся в вельветовые темно-красные бриджи и черные сапожки со стразами от начинающего дизайнера Джимми Шу, которые купила во время субботней распродажи на Ливерпуль-стрит. Грабли Эдди были перепачканы землей, с которой он возился, а рядом со стожком свежескошенной травы стояла газонокосилка. Несмотря на то что Эвелин еще не оправилась от шока, ее способность подмечать мелкие детали, пожалуй, лишь обострилась.

Он совсем не изменился. Не то чтобы она рассчитывала, что это произойдет за те пятнадцать лет, которые прошли с того момента, как она видела его в последний раз на концерте Долговязого Джона Болдри в танцевальном зале «Мэйфэйр».

– А ты хорошо выглядишь, – пробормотал Эдди, явно пребывая в восторге и смятении оттого, что ее видит. – Собственно говоря, даже отлично. – Он негромко рассмеялся, и только тогда Эвелин сообразила, что он потрясен встречей ничуть не меньше, чем она.

Комплимент пришелся ей по душе, хоть Эвелин и постаралась ничем не выдать своего удовольствия. Эдди оставался привлекательным мужчиной; точнее, привнес в это определение новые краски. Он был полной противоположностью Марка – тот был среднего роста, с тонкими ручками и ножками и поразительно бледным лицом; казалось, его наспех состряпали из пачки сигарет. Эдди сохранил густую черную шевелюру, его глаза были похожи на сапфиры. Впрочем, он всегда излучал обаяние, которое нельзя было объяснить исключительно приятной внешностью. Эвелин скорее ощущала это, чем видела. Правда, она не могла описать это свойство его натуры – ни тогда, много лет назад, ни сейчас.

– Ты тоже остался прежним, Эдди. Просто я… – Эвелин нервно рассмеялась. – Даже не знаю, что… Я думала, что ты работаешь на верфи, а встретила тебя в саду у своей матери… Ты садовник?