Все это не имело никакого смысла. Ни разу во время телефонных бесед ее мать не проговорилась. Немыслимо.

Эвелин вдруг почувствовала себя игрушкой в чужих руках. Это было так похоже на ее мать – та, несомненно, испытывала удовольствие, представляя, как однажды они с Эдди встретятся – благодаря ей. И сейчас Эвелин не сомневалась: мама смотрит на них с небес и наслаждается этим зрелищем.

Эдди сохранял невозмутимость.

– На самом деле я действительно работал на верфи. Но она временно закрылась, и я решил подыскать что-нибудь другое.

«Какая жалость, что сейчас не лето. Тогда ты бы непременно встретилась с Эдди». В ушах у Эвелин снова зазвучали слова матери (она умирала от рака, и дочь приехала зимой, чтобы ухаживать за ней). Это сопровождалось характерным подмигиванием и тычком. Тем не менее Эвелин не смогла сложить два и два. Если бы она откладывала по монетке за каждого Эдди, которого знала, у нее набрался бы целый кувшин денег…

Оба умолкли, не зная, о чем говорить дальше.

И тогда Эвелин вдруг снова рассмеялась. Не потому, что ей было так уж весело, а лишь из-за того, что она так и не смогла оправиться от изумления.

– Послушай, мне надо отнести свои покупки.

Только сейчас она вспомнила о пакете, который грозил вот-вот разорваться окончательно. Неверными шагами Эвелин направилась к двери, забыв, куда подевала ключ. На нее лавиной обрушились воспоминания о том, как они с Эдди познакомились – на свадьбе, идти на которую она даже не собиралась, – и ей нужно было успокоиться, потому что прошлое грозило ее захлестнуть.

– Я могу тебе помочь? – спросил Эдди.

Эвелин покачала головой и принялась рыться в кармане, другой рукой удерживая злосчастный пакет, который расползался по швам. Она чувствовала на себе взгляд Эдди; ей вспомнилось, как они танцевали и он положил ладонь ей на талию. Тогда она еще долго ощущала прикосновение его пальцев – даже после того, как он убрал руку.

– Мне очень жаль, что твоя мама умерла, – сказал Эдди.

Эвелин не попала ключом в замочную скважину. Она нечасто чувствовала себя польщенной, когда на нее смотрели мужчины. Точнее, подобное чувство было ей совершенно незнакомо.

– Миссис Коутс была хорошей женщиной. Мы частенько с ней болтали.

Эвелин торопливо кивнула. Она была еще не готова разговаривать о своей матери. Утрата была слишком свежа… И уж конечно, Эвелин не желала вспоминать о том, как они болтали с глазу на глаз. Она до сих пор не смирилась с тем, что ее мать заварила всю эту кашу. Мама всегда считала, что Марк ей не походит. Говорила, что он слишком уж уравновешенный и зрелый. Кроме того, мать никогда не питала особого уважения к тем, кто целые дни проводит в офисе. Настоящие мужчины должны работать руками, как отец Эвелин. И не имело значения, что буквально всем, что у нее было, Эвелин была обязана тому же Марку, к которому с таким пренебрежением относилась ее мать. Собственно, дочь частенько спорила с ней по этому поводу, но переубедить так и не смогла.

Наконец Эвелин открыла замок, и Эдди подошел к ней вплотную.

– Если хочешь знать, я удивлен нашей встречей ничуть не меньше тебя, – признался он.

Она обернулась и вновь взглянула ему в глаза. Те самые глаза, забыть которые ей стоило немалых усилий. К счастью, сейчас в них не было упрека, как тогда, пятнадцать лет назад, в танцевальном зале «Мэйфэйр», когда она видела Эдди в последний раз. Она знала, что он женился: ее мать увидела объявление о свадьбе в местной газете и не преминула рассказать об этом Эвелин.

– А вот я в этом совсем не уверена! – воскликнула она в ответ. – Особенно учитывая то, что ты был в сговоре с моей мамой.

Она распахнула дверь и шагнула внутрь.

– Я не состоял ни с кем ни в каком сговоре. – Кажется, Эдди немного обиделся. – Миссис Корутс нужен был садовник, вот я и вызвался ей помочь.

Эвелин не могла заставить себя посмотреть ему в глаза.

– Я никак не рассчитывал увидеть, как ты входишь через калитку в сад, если ты это имеешь в виду. Честное слово. Ни сегодня, ни через сто лет.

Свалив продукты на стол, Эвелин обернулась, чтобы взглянуть Эдди в лицо. Он костяшками пальцев смахнул грязь со щеки, и при этом мелькнул ободок его обручального кольца.

– Откровенно говоря, я думал, что больше никогда тебя не увижу. Я даже не пошел на похороны твоей матери. Решил, что так будет лучше, хоть мне и хотелось сказать ей последнее «прости». Надеюсь, ты меня понимаешь.

Его поведение выглядело вполне логичным, и Эвелин кивнула. Сейчас был июнь. А ее мать похоронили за неделю до Рождества. За прошедшие шесть месяцев Эвелин второй раз приехала на север.

– Разумеется, – отозвалась она.

Эдди не хотел столкнуться с ней на похоронах. Несмотря на то что прошло уже столько лет, ее поступок, очевидно, по-прежнему причинял ему огорчение.

– Наверное, мне не следует тебя задерживать. – Эвелин посмотрела на грабли, все еще лежавшие на земле.

Эдди задержал на ней взгляд еще секунду-другую.

– До сих пор не могу поверить, что смотрю на тебя, – сказал он, грустно улыбнулся и зашагал прочь, намереваясь вернуться к работе.

«Мы больше не будем говорить о нем, – заявила Эвелин своей матери после того, как та предложила прислать ей вырезку из газеты с заметкой о женитьбе Эдди. – Зачем мне вообще его свадебная фотография?»

Она тогда была вне себя. И они с матерью действительно больше ни разу о нем не заговаривали. Не потому ли ее мать предпочла не упоминать о том, что Эдди стал ее садовником? Она считалась с желаниями дочери…

Закрывая дверь, Эвелин вдруг поняла, что вся дрожит. Собственно говоря, ей даже пришлось присесть, потому что ноги ее не держали.

Возвращение в дом, где она родилась и выросла, неизменно вгоняло Эвелин в меланхолию и даже тоску. Но еще никогда эти чувства не были такими острыми. Каким-то образом ностальгия превратила ее в калеку. Эвелин часто спрашивала себя, уж не отсутствие ли детей стало тому причиной. Быть может, если бы она сосредоточилась на их детстве, это отвлекло бы ее от постоянных мыслей о своем собственном.

Этот дом не представлял собой ничего особенного – ни для кого, кроме Эвелин. Простая каменная постройка с крышей из красной черепицы и темно-синей входной дверью, окруженная причудливым пейзажем: холмистые поля, овцы, невысокие приливы и кафе-кондитерские. Перед домом была разбита лужайка, рядом – сад. Летом он искрился яркими цветами. От матери всегда пахло сливами, которые она собирала с дерева, растущего на заднем дворе, а потом варила из них варенье.

Вдали на горизонте виднелись острова архипелага Фарн, похожие на спящих горбатых китов. Стоило подуть ветру, и над Чевиот-Хиллз разносилась заунывная песнь; это было похоже на хор призраков.

– Что это за странные звуки? – спрашивали туристы, и Лорна, лучшая подруга Эвелин, принималась пичкать их всевозможными страшилками, а Эвелин изо всех сил старалась не рассмеяться.

Летом на Святой остров приезжали толпы туристов: одни, побывав в замке и монастыре, уезжали тем же вечером, еще до высокого прилива, а другие оставались, привлеченные скорее географией острова, нежели его историей – сама мысль о том, что можно жить в месте, которое дважды в сутки оказывается отрезанным от материка, казалась им забавной. Каждое лето кто-нибудь обязательно забывал заглянуть в таблицу приливов, и Эвелин только посмеивалась, глядя на брошенные полузатопленные автомобили. Так продолжалось до тех пор, пока она не повзрослела и уединение не начало казаться ей душной обложкой, а не рыцарским романом из тех, что сочиняли сестры-девственницы из Йоркшира, умершие молодыми[2]. Оглядываясь назад, Эвелин понимала, что то была неизбежная стадия взросления, но в те времена бегство казалось ей единственной возможностью жить дальше.

Она встала и опустила жалюзи на кухне, чтобы Эдди не смог заглянуть внутрь. Эдди. В ее саду. Это по-прежнему не укладывалось у нее в голове. Все это – затея ее матери. Не так ли? Или же произошла одна из тех случайностей, благодаря которым сбывается невозможное?