Моргенштерн крепко-крепко обнимал Рауха в ответ, собирая в кулаки ткань рубашки любимого. Он уткнулся носом в плечо и стал глубоко вдыхать аромат мужчины. Люциан был в районе седьмого неба от счастья.

Раух зевнул, да так, что чуть не вывихнул челюсть.

– Пошли спать? – с лаской в голосе спросил Моргенштерн.

Он поцеловал мужчину в уголок губ, ощутив родную колкость усов Рауха, и стиснул его за шею.

Но тут Вальхейм вновь материализовался, чтобы положить руку на плечо Венцеславу. Раух исчез.

– Удачи в жизни, – кинул охотник и бросил Люциану рубашку дримхантера.

– Да-да, уёбывай уже.

– Желаю тебе сойти с ума на нервной почве.

– Эй, да это же Люциан. Моя любимая сучка…

В штабе находилось множество блоков с душевыми. В одном из них пребывал генерал, решивший отдохнуть после тяжёлого рабочего дня. Как раз сегодня происходили учения, в ходе которых демон успел изрядно попотеть. Горло немного саднило после целого дня, проведённого за воспитанием солдат. Провели множество тренировок, когда преодолевать препятствия было надо и самому командующему. Люциан успел за день даже разнять драку, в ходе которой не пострадал. Хуже пришлось нарушителям дисциплины. Уставший и злой, он отправил обоих по разным карцерам.

Молох мог воспользоваться собственной купальней. Но, похоже, волку без овец бывает одиноко.

Душевой блок представлял из себя коридор с ответвлениями. Светло-голубая плитка обесцветилась со временем. Множество кабинок было небрежно отгорожено друг от друга каменными стенами. Кое-где под потолком проходили трубы, пахнувшие ржавчиной и жжёной тряпкой. Возле входной двери стояли раковины, висели во весь рост зеркала, гладкие и обманчивые.

Невозможно передать словами то, что ощутил генерал, когда услышал голос главкома. Если поразмыслить, то он сможет рассчитывать только на кулаки – не более, потому что мочалкой вряд ли можно кого-нибудь сразить.

Он стоял к мужчине спиной и отчётливо ощущал на себе его тяжёлый сверлящий взгляд. Как хищник наблюдает за добычей – так выжидает и Молох. Потом медленно подходит, подобно затаившемуся в кустарнике льву. Вода хлюпает под его ступнями, каждый шаг можно сосчитать. Четыре. Именно столько ему потребовалось, чтобы прижаться своим горячим, жёстким телом к спине Люциана, который тут же развернулся. Молох резко, выпятив грудь, толкнул его к стене и зажал.

– В чём дело, принцесса? Боишься? – губы растянулись в легкой садистской улыбке.

Он пригладил свои мокрые волосы широкой ладонью, и с них ручейком, по позвоночной впадине, побежала по спине вода, огибая исполинское тело. Молох был на полголовы выше Люциана. Мужчина повёл широкими плечами, склонившись над демоном.

– Бояться тебя? Ещё чего, – генерал возмущенно оттолкнулся от стены и толкнул главнокомандующего в грудь.

Люциан воспринял это как грубое вторжение в личное пространство. Это вызвало вспышку отвращения. Меньше всего хотелось позволять главнокомандующему делать всё, что тому захочется. Моргенштерн ухмыльнулся, поскольку чувствовал себя хозяином кота, которого талантливо дразнил бантиком.

Молох был игривым, поэтому сразу приступать к экзекуции не стал. Хотелось растянуть удовольствие и поразвлечься после рутинного дня. Подышать возмущением и слабо ощутимым страхом жертвы. Он немного отошёл, и это насторожило Люциана. Когда генерал повернулся, его сбил с ног крепкий удар кулаком. Казалось, он почувствовал, как встряхнулись в голове мозги. Мужчина рухнул на скользкий пол, и главнокомандующий высокомерно посмотрел на него сверху вниз. Неужели ты никак не уяснишь, что меня всё-таки нужно бояться?

Но во взгляде Люциана всё ещё присутствовала гордость, ставшая спутницей злобы. Он поднялся, за что снова получил в челюсть, даже больнее прежнего. На этот раз устоял на ногах, хоть это было нелегко. Генерал замахнулся, чтобы постоять за себя, но мужчина поймал его за запястье, сделал захват и зашел за спину. Выворачивая руку, пока не зазвучала трель суставов, а потом подвёл Люциана к зеркалу.

– Смотри, принцесса, – одной рукой Молох удерживал уже оба запястья мужчины, а другой – скользил по его рельефному животу, к низу припорошенному жёсткими темными волосами, оставляя отчетливые следы от своих ногтей. – Никто тебя так не любит, как я. Цветы, комплименты – это всё ложь, не более того. Так может каждый дурак. Настоящие чувства строятся на боли, потому что она – самое честное чувство. Я не обещаю тебе звёзд. Быть вместе – больно. Я настолько искренен, что сразу показываю тебе мучительную правду, не жалея костяшек, – тут он оскалился. – И тебя.

После ударов, которые не выдерживают даже стены, Люциан ощущал сильное головокружение. Оно мешало ему ориентироваться в пространстве. Если бы ему задали хотя бы один простой вопрос, он бы тупо всматривался в лицо говорящего. Происходящее всё больше казалось нереальным. Если это всё было сном, то самым неприятным и заставляющим проснуться в липком поту. Усилием воли Люциан вздёрнул голову, чтобы показать себя.

– Научись проигрывать, – с сарказмом отозвался мужчина, вновь ощутив головокружение и исподлобья посмотрев на отражение в зеркале.

Он ударил Молоха по колену, за что сразу был схвачен за шею. Пальцы главнокомандующего по крепости хватки могли соперничать с капканом. Подушечки пришлись аккурат на больные места. Воздействие на них заставило глаза предательски слезиться.

«Не хватало ещё разрыдаться», – промелькнуло в больной голове. Люциан выдавил из себя смешок.

Молох воспринял это как насмешку и очередную дерзость. Меньше всего главнокомандующий любил, когда его смели не воспринимать всерьёз. Он с силой приложил Моргенштерна головой об раковину, на которой остались розоватые ниточки крови. Демон почувствовал во рту железный привкус. Всё его лицо будто разом онемело. Это значило, что нос точно сломан. Люциана возмущало такое обращение с собой, но он ничего не мог с собой поделать. Нельзя было наслаждаться прикосновением рук, несущих только боль. Но он не мог сдержаться. Мысли путались сами собой. К тому же, было слишком мало сил для возможности вырваться.

Регенерация притормаживала. Ещё немного, и Люциан нахлебается собственной крови. Демон судорожно ловил ртом воздух, давясь ею. Перед глазами все двоилось, а в голове царил белый шум. Молох всё так же держал Люциана, но потом отпустил его и дал встать. Демон быстро успел отойти к стене и прижался к ней спиной. Похожий на загнанного зверя, Моргенштерн хрипло дышал и хватался руками за кафель, будто надеясь спрятаться за него. Идти было некуда – оставалось лишь слиться со стеной, что никак не получалось. Перед ним сгустилась огромная сила в виде Молоха, от которой нельзя было уйти. Это была паутина. Слишком липкая, чтобы остался шанс выжить.

Главнокомандующий прижал Люциана к стене за плечи и обжёг разбитые губы влажным поцелуем. Генерал приоткрыл рот, и Молох проник в него языком, мягко и глубоко. Привкус железа был для Молоха почти родным. Только такие поцелуи были для него по-настоящему искренними – выстраданные. Честные. Ничто так не сближает, как кровь. Недаром именно на ней произносятся самые страшные и серьёзные клятвы. Только она – самый достойный материал для пентаграммы настоящего последователя тёмных сил.

Молох подсадил Люциана на выступ в стене, предназначавшийся для шампуней и подобной мелочи. Он придерживал его под коленями, не упуская возможности потрогать бёдра. Когда Моргенштерн более-менее удобно устроился, главнокомандующий продолжил ласкать треснувшие губы языком. Генерал чувствовал пощипывание от слюны и морщился, стараясь отстраниться. Он прижимался к стене затылком, мечтая провалиться в неё. Приятного в процессе не было ничего, поскольку лицо по-прежнему было онемевшим. Молох этого будто не замечал.

Гораздо больше ему нравилось смотреть на сломленного, но не сломавшегося генерала, старающегося выглядеть достойно. С опухшими губами и носом, выглядящего ужасно. Так бы решил кто-то, но не Молох. Для него физические раны не значили ничего. Вот если бы так генерал был изранен внутри, душевно – это было бы по-настоящему страшно. В своём представлении Молох был гуманистом.