Когда летела сюда, я была полна твердой решимости устроить ему очередной скандал – со слезами, с пощечиной, все как положено, продемонстрировав лишний раз, что вина за все это лежит прежде всего на нем. Но как только самолет коснулся земли, все куда-то ушло. Поселилась неуверенность. И вот я здесь. В аэропорту Шарля де Голля, в зале прилетов. Я стою посреди зала, словно вне времени – как будто зависла где-то меж двух миров. А напротив меня стоит он – человек, который казался таким чужим и одновременно таким близким; человек, с которым, казалось, я столько всего прошла, и с которым еще столько пройду. Тогда я не могла этого знать – наверно, только предчувствовать. Я не в состоянии описать словами, что выражал его взгляд, но я запомнила его на всю жизнь: он словно бросал вызов и одновременно упрашивал. Боялся ли он, что я передумаю? Считаю, у него не было веских оснований: следующий рейс только завтра, а несколько часов ему уж точно хватит, чтобы одержать победу надо мной – очередную победу.

Возможно, именно в тот момент я впервые взглянула на него со стороны.

Сейчас это так странно – пытаться посмотреть на человека, который стал частью твоей жизни, со стороны простого наблюдателя. И так сложно – описать его беспристрастно… Лео не был красавцем в классическом смысле этого слова, но когда дело касалось флирта и откровенных заигрываний со стороны женщин и скрытых угроз во взглядах мужчин, о стереотипах почему-то сразу забывали. По сути, в нем не было ничего экстраординарного – высокий брюнет, смуглая кожа, карие глаза. И тем не менее, его никак нельзя было назвать заурядным: в нем как будто уживался миллион противоречий. Он был высокого роста – за счет очень длинных ног, которые ему всегда было некуда девать; атлетического телосложения, он держался прямо, но походку его прямой назвать никак нельзя – ходил он вальяжно, немного размашисто, иногда даже слегка подпрыгивая. Я бы назвала это лунной походкой. Он был брюнетом, не жгучим, которых называют плейбоями и мачо, но очень эффектным за счет оливкового цвета кожи и темно-каштановых, слегка вьющихся волос, которые далеко не всегда были в полном порядке. Для убойного эффекта ему не хватало ярко-синих или зеленых глаз – тогда его вполне можно было бы назвать героем эротического романа. Но его глаза были обычного для такой внешности цвета – карие, мягкого шоколадного оттенка. Тогда я думала, что будь они ярко-синими или зелеными, это, скорее всего, сражало бы наповал. Но нет. В общем-то, он выглядел как среднестатистический француз (если, конечно, не брать в расчет пару-тройку последних десятилетий, когда лицо французской национальности приобрело гораздо более темный оттенок, а также арабские или негроидные черты). Но все-таки, если абстрагироваться от классических канонов мужской красоты, он вполне мог дать фору любой смазливой суперзвезде. Нет, честно, его можно было бы смело назвать красивым, если бы не слишком большой рот, не слишком длинный нос с горбинкой и не слишком высокие скулы, которые, безусловно, вносили определенный диссонанс, но одновременно делали его гораздо интереснее многих красавчиков-плейбоев. Другие же, кто знал, что он много времени провел на Востоке, говорили, что любой араб мог запросто принять его за своего. Отчасти я была с ними согласна, но все-таки черты лица выдавали в нем умеренно европейский тип… А, ну конечно! Татуировка в виде скорпиона на левом плече, смысл которой он мне так и не объяснил (хотя уверял, что ничего общего со знаком зодиака здесь нет). И веснушки – что было уж совсем непонятно. Обычно этим феноменом страдают рыжие или люди с очень светлой кожей. А у него кожа всегда была одного и того же оттенка – как будто он только что провел недели две на пляже. И тем не менее, я часто замечала их то тут, то там…

Хотя, честно говоря, я пристрастна. И тогда, и сейчас. И, наверно, буду всегда.

Я смотрела ему в глаза, когда он целовал меня, забирал мой чемодан, когда мы ехали до его дома – и пыталась понять, что он чувствует и о чем думает. Чего он хочет. Но, думаю, тогда это была невыполнимая задача.

Лео жил в красивом трехэтажном доме в квартале Сен-Жермен – одном из самых живописных и престижных районов Парижа с его изящной архитектурой, уютными кафешками, живописной набережной. Совсем недалеко – Люксембургский сад, который, пожалуй, всегда был моим любимым местом в этом городе.

С виду дом не представлял из себя ничего особенного: светлый камень, небольшие резные балкончики, консьерж в очках, чистые лестницы, просторный лифт. Мы поднялись на третий этаж. Я кое-что знала о планировке французских домов. Если наши московские хрущевки казались маленькими и неудобными, то во французских квартирах было подчас проблематично разойтись двум жильцам. Но тут меня ждал сюрприз… Мне, как русскому человеку, привыкшему к маленьким коридорчикам, было немного странно видеть такую большую прихожую. Огромную прихожую. Это был настоящий длинный коридор от двери до самой кухни. Кухня маленькая, прямо как в моем московском жилище. Но зато гостиная… Мне показалось, что она больше, чем вся моя квартира. Огромное пространство, минимум мебели, большие окна с широкими подоконниками, в качестве занавесок одна тюль из густой органзы. А посередине только маленький кофейный столик, пара небольших кресел и огромный коричневый кожаный диван. Я тогда сразу подумала, что его сделали специально на заказ, точно по росту Лео. Еще там была спальня и две ванные комнаты.

Удивительно или нет, но мы почти не разговаривали по дороге. Я почувствовала себя такой уставшей, как если бы все случившееся за последнее время разом навалилось на меня. Я опустилась в одно из кресел, и мне показалось, что меня приковали к нему цепями весом в тонну. Около получаса я сидела без движения.

– На, выпей, – он налил мне коньяка.

– Нет, лучше потом. Иначе я упаду в ванной.

Приняв душ и выпив коньяку, я легла и сразу же провалилась в глубокий сон.

Когда проснулась, показалось, что прошла целая вечность. Я не сразу поняла, где нахожусь – как в странном сне. Вся спальня была залита мягким солнечным светом. Я выбралась из постели и подошла к окну. И только потом поняла, что совсем одна в этой чужой квартире. Он, наверно, ушел рано, решив не будить меня. Я пошла на кухню в поисках еды. На удивление холодильник оказался забит – выбирай, что душе угодно. Я хорошо позавтракала, несмотря на отсутствие аппетита, и следующие три часа посвятила разбору чемодана и осмотру квартиры. Хотя в ней было не так много интересных вещей, тем не менее, она показалась мне настоящей пещерой Али-Бабы – как будто сам воздух был пропитан чем-то таким, что я никогда не ощущала раньше. Вместо того чтобы видеть и осязать предметы, которые могли привести меня в восторг или загнать в тупик, я словно вдыхала их через легкие. Явных запахов не витало, лишь легкий, едва уловимый намек на что-то… экзотическое. Запах сигарет, который был здесь старым гостем, смешивался с чем-то пряным – возможно, с запахом лосьона после бритья или восточных благовоний, приобретенных в годы его странствий по бедуинским тропам. Я обошла всю квартиру в поисках источников, но не нашла ни следа. Не мог же он все это прятать?.. В гостиной я обнаружила большой бар с изысканными винами и крепкими напитками: чего там только не было – белые, красные сухие вина, коньяки, виски, бурбон. Интересно, как часто он подходил к этому интересному шкафчику?.. Не хотелось думать, что слишком часто, но что если так и есть? Инстинкт самосохранения не позволял мне пускаться в тяжелые размышления, и я оставила этот вопрос на потом. Там же в гостиной я обнаружила довольно старинный книжный шкаф: большинство книг были мне не знакомы, хотя я с детства очень любила читать и знала многих авторов, в том числе французских. Но чем дольше я рассматривала книги Лео, тем более убеждалась, что в этой странной коллекции почти напрочь отсутствуют книги на французском: в основном какие-то древние фолианты с позолоченным тиснением – скорее всего, собранные каким-нибудь любознательным предком-библиофилом; встречались и совсем развалившиеся тома, дышавшие если не Средневековьем, то уж точно эпохой Возрождения; огромные энциклопедии, изобилующие непонятными иероглифами и экзотическими картинками, несколько книг по фармакологии, ряд медицинских справочников, включая отдельный том про яды… И Пруст. Все собрание сочинений. Единственное французское произведение. Я открыла «По направлению к Свану» – странички затертые, пожелтевшие на концах. Зачитанная. И так одну за другой – все семь книг. У «Пленницы» выпало несколько страниц, которые я бережно вложила обратно, а «Обретенное время» исписано карандашом на полях. Я не вдавалась в смысл заметок – мне было достаточно самого их существования, чтобы понять главное. С улыбкой я вернула их на место, чтобы продолжить осмотр.