Леонард Жан-Пьер Феликс Марэ родился 11 ноября 1980 года во Франции, в семье видного политика, отошедшего к тому времени от дел и бросившего силы на управление семейной компанией по производству лекарственных средств. Этот день выдался очень холодным, пасмурным и дождливым – одна из самых мрачных годовщин Дня примирения за последние несколько лет. Может, эти естественные обстоятельства рождения отчасти повлияли на его характер и жизненный уклад. Но не будем забегать вперед…

Он появился на свет в типично буржуазной семье, которых называли «столпами общества»: большие связи, дома, репутация и, конечно, деньги. Все это, а еще и то, что Леонард был единственным ребенком в семье, очень хорошо располагало к становлению типичного избалованного «богатенького сынка». У него было все – когда он был ребенком, когда стал подростком. Самый престижный детский сад в центральном районе Парижа, самая высокооплачиваемая школа, после которой последовала одна из самых престижных школ – высшая школа коммерции[2]. Он был способным, сообразительным, умным, неплохо учился, был в меру озорным и в меру дерзким. Родители позволяли ему все. Ну или почти все. Мать никогда его не ругала и закрывала глаза на его шалости. Со стороны отца он тоже не чувствовал особого прессинга, только едва ощутимый авторитарный налет. Будучи ребенком, он не до конца понимал, что это, но когда делал что-то плохое, то, стоя перед отцом, перед его высокой и властной фигурой, он ощущал, как внутри что-то сжимается – то ли от страха, то ли от слишком сильного уважения, которое давило на него настолько, что было способно раздавить. В подростковом возрасте он делал все возможное, чтобы избежать этого нелепого и уничижительного суда. Перед ним всегда стоял взгляд отца, в котором он читал не угрозу и не наказание, а призыв к унижению и последующему искуплению своих прегрешений. До определенного момента Лео воспринимал это как должное, как неизбежное.

Пока в один прекрасный момент все не изменилось. Это был день, когда он впервые серьезно поругался с отцом, высказав ему все, что накопилось в душе за все семнадцать лет беззаботной жизни. И после этого дня мальчик Лео словно перестал существовать, а его место занял повзрослевший, менее чувствительный, более равнодушный и циничный молодой человек, который поставил себе четкую цель, для достижения которой он решил всю свою оставшуюся жизнь делать все не так, как от него ожидают. Делать все наперекор воле отца. Никто не мог понять причину этого внезапного приступа нигилизма, утешая себя мыслью, что рано или поздно это пройдет. Но это не прошло.

Нежелание повиноваться отцу выросло во что-то сильное и необузданное. Обещание никогда не стоять перед отцом с виновато опущенными глазами, данное самому себе, переросло в маниакальное противоречие, а затем – в противостояние. Быть не похожим на отца было недостаточно, нужно было стать его полной противоположностью. Всегда и во всем.

Вместо того чтобы поступать в высшую школу коммерции, чтобы потом возглавить семейное предприятие и помочь отцу управлять компанией, он выбрал международное право. Получив диплом, вместо того чтобы внять просьбам отца и пойти работать в какую-нибудь большую юридическую фирму, дабы получить опыт и заявить о себе в соответствующих кругах, он записался волонтером в Красный Крест и уехал в Африку. Там он побывал почти во всех неблагополучных местах, где люди сотнями и тысячами умирали от голода и болезней. Эта поездка, которая длилась чуть больше года, многому научила его – от выживания в самых невероятных условиях до оказания первой медицинской помощи и не только. Когда эта эскапада завершилась, ему велели явиться в штаб-квартиру ООН, где наградили за смелость и выносливость и предложили постоянную работу. Так он стал штатным сотрудником Организации Объединенных Наций. После Африки он работал в Южной Америке и в Австралии, а потом пару лет провел на Ближнем Востоке.

Отец не смог простить ему этого неповиновения. Он использовал все, что было в его арсенале – скандалы, оскорбления, угрозы, – все было бесполезно. Лео принял решение раз и навсегда. Тогда Марэ-старший обещал, что лишит его наследства и доли в компании, на что его единственный сын просто ответил: «Наконец-то хоть этот балласт с плеч!» Это была своего рода точка невозврата, которая кардинально поменяла ход его жизни. Работа в ООН стала всем: не знаю, хватало ли ему времени на тусовки с друзьями и свидания с девушками, но жил он в основном в самолетах, летающих по маршруту Париж – Нью-Йорк, Нью-Йорк – Париж.

В 2003-м НАТО ввели войска в Ирак. Каждый год ООН направляла туда миротворческие миссии, в которые входили специально обученные военные, переговорщики, врачи без границ и дипломаты. В одну из таких групп попал и Лео. Что можно сказать о человеке, который сознательно, по своей собственной воле ввергает себя в самое пекло, не заботясь ни о своей жизни, ни о жизни своих близких? Кто знает, о чем он тогда думал и думал ли вообще? Год, проведенный в Ираке, пролетел как один миг, но в то же время стал вечностью. Вернувшись оттуда, едва выжив после мощного взрыва, унесшего жизни многих невинных людей и солдат, он больше не был прежним. Я неоднократно слышала, что рассказывали о людях, вернувшихся из зоны боевых действий, – как они выглядели, что чувствовали. Они больше не принадлежали себе и не принадлежали этому миру. Кто в погоне за славой и деньгами, кто в борьбе со своей беспощадной совестью, а кто, слепо веря в то, что идет воевать за светлое будущее, – все, кто не погиб, вернулись искалеченные, опустошенные, уже не понимающие, почему и как все началось. Именно этим я и объясняла странное поведение Лео, когда он вдруг резко и внезапно превращался в другого человека. Он как будто в один миг замораживался, устремляя свой взгляд в какое-то одному ему ведомое пространство; он словно смотрел сквозь людей, сквозь стены, сквозь время и видел там то, что не дано было видеть никому другому…

Вот в общих чертах все то, что я узнала о его жизни до нашей встречи в Москве. А точнее, то, о чем я догадалась из тех обрывочных фраз, что он ронял время от времени в разговорах. То, почему он выбрал для себя именно такой путь, что им двигало все это время – было для меня совершенной загадкой. Как и то, почему он так внезапно поменял решение и стал работать в компании своего отца. Я понимала, что он не собирался рассказывать мне об этом тогда и вряд ли расскажет потом, но я не переставала возвращаться к этому в мыслях снова и снова. Помимо всего прочего я узнала, что он какое-то время жил в Америке – в Нью-Йорке и Лос-Анджелесе, – очевидно, перед отправкой в Ирак, а также несколько лет скитался по Ближнему Востоку, за что получил прозвище Бедуин.

На этом исчерпывался мой багаж знаний о Лео.

С этим я оставила свою прошлую жизнь и полетела навстречу новой – рейсом 1134 авиакомпании «Эр-Франс».

Он встретил меня в аэропорту. При себе у меня был только один чемодан – немаленький, но не настолько, чтобы вместить все. Я собрала только то, что, как я думала, скорее всего, понадобится в Париже. В высшем свете, как пошутила Катя. Мне понравилось. Но я знала, что это очень далеко от истины: Лео вел очень скромную жизнь. Небедную, конечно, но он ничем не выделялся. Иногда мне казалось, что это жизненно важно для него – не выделяться. Но тогда я особо не задумывалась над тем, что видела между строк. Мне казалось, что у меня столько реальных, явно ощутимых проблем, что мне совсем некогда придумывать что-то еще – эфемерное, ускользающее, нелогичное и абсурдное. Казалось, это все принадлежит другому миру. А поскольку своих проблем я решить не могла, я просто убежала от них. Только не подумала, что убежала как раз в тот самый другой мир, который таил для меня отнюдь не меньше опасностей.

Сложно менять жизнь вот так, как собиралась это сделать я – в одночасье, зачеркнув все, что было, и начав с нуля. До этого я никогда не сжигала мосты – считала, что это глупо: ведь никогда не знаешь, что будет дальше; ведь если что-то не заладится, ты не сможешь даже вернуть то, что было. Я бы и вернула… Только мне было нечего возвращать. Все сгорело еще до того, как я поднесла спичку.