– И об этом заботится родной брат Ивана? – спросила Олимпиада.
– Да, – ответил Ланцов.
И ей вдруг стало искренне жаль бедную Марию и Ивана, для которых ожидалась такая страшная участь. Эта женщина, около трех лет прожившая среди этих извергов, не знавших, что такое сожаление к ближнему, ради своего кармана не имеющих ни к кому пощады, не была еще испорчена до мозга костей. В свое время, будучи замечательной красавицей, она вышла замуж за одного штаб-офицера, который вскоре и умер, оставив приличное состояние. Понятно, за молодой красавицей-вдовушкой явились и ухаживатели, понятно, что среди них были прекрасные люди, но были и такие, которые обращали внимание не столько на ее наружность и душевные качества, сколько на карман.
Один из последних сумел понравиться легкомысленной вдовушке. Ловкий, красивый, он успел покорить ее сердце вкрадчивыми речами, и она в него безумно влюбилась.
Но роман их длился недолго. Красавчик скоро обобрал свою возлюбленную до последней нитки, бросил ее и исчез неизвестно куда.
Олимпиада осталась совершенно без ничего, и впереди предстоял голод. Единственным достоянием ее осталась только красота, которою она и поспешила воспользоваться. А раз нашелся подобный ресурс, то больше и говорить нечего, потому что судьба у всех этих красавиц всегда одинакова, по одному шаблону.
Сперва блестящие выезды и маскарады, театры, кафешантаны, в обществе многочисленных поклонников, затем кутежи, попойки в разных вертепах, а после…
Да что после! Среди всех этих попоек стала быстро вянуть красота, поклонников стало все меньше, и затем совсем их не стало, в ворота Олимпиады Кравцовой постучалась ничем не покрытая бедность.
И вдруг жутко стало молодой женщине. Ей сразу стали донельзя противны все эти ночные оргии, когда ночи превращались в дни, а дни – в ночи, и вся эта окружающая пошлость и нравственная грязь.
Она вспомнила своего покойного мужа, с которым жилось ей хотя недолго, но зато так хорошо. В трезвые минуты она чувствовала в себе гнетущую тоску, которую она и заглушала в усиленном пьянстве…
Наконец, после того, когда и последние поклонники покинули увядшую красавицу, на нее обратил внимание некто Илья Ильич Кубарев, прокутившийся коммерсант, хотя не настолько, чтобы прогореть совсем, и потому решившийся снова поправиться. Но так как он был повсюду должен и другого кредита не имел, то поправить дела ему было невозможно, но он все-таки не унывал. Кубарев часто виделся во время своих кутежей с Кравцовой, которая в свою очередь мало обращала внимания на этого господина. Но пришло время, когда и любовные дела Олимпиады пошатнулись, и ей пришлось уже доедать все то, что она получала от мужчин за оказанное ею им внимание, чувствуя приближение ненастных дней.
Похоронив недавно свою жену (как говорили соседи и знакомые, он вогнал ее в гроб), Илья Ильич решился если не жениться, то, во всяком случае, пренебрегая браком, обзавестись какой-нибудь особой, ближе подходящей к его характеру, то есть чтобы это была бойкая и красивая женщина, умеющая завлечь кого угодно и особенно пригодная в его аферах.
И вот, глядя на Кравцову, Кубарев видел, что не место ей в этих вертепах, замечая, что ее смех не совсем был естественный и она таила в себе какое-то горе, что заставляло ее много пить.
Случалось ему бывать у нее на квартире, так сказать, будто бы по какому-нибудь делу. И тут он уже видел не вчерашнюю беспечно хохочущую кокетку, а совершенно другую – степенную даму, солидную, хотя и с поблекшим, но все еще красивым лицом.
Она хотя и принимала его, но довольно холодно, говорила с ним и обращалась, как требовала вежливость, так что Илья Ильич уходил от нее довольно обескураженный. После нее он посещал других полуночниц, как он выражался, и видел в них совсем уже другое. Те же ухватки, то же требование угощения и золотого на память.
Скоро сказка сказывается, да не скоро дело делается, а в конце концов все-таки вышло так, что Кравцова предпочла иметь лучше одного любовника, чем многих, и сошлась с Кубаревым. Сверх ожидания новая жизнь ей понравилась. Она очутилась полной хозяйкой еще не совсем расстроенного хозяйства, за которое и принялась, позабыв все на свете.
Потекла тихая и спокойная жизнь Олимпиады почти в полном уединении, так как Илья Ильич куда-то исчезал по своим делам по целым дням или на несколько суток. Чем он занимался, что он делал, Олимпиада этим вовсе не интересовалась, в чем впоследствии, как мы увидим, ей пришлось горько раскаяться. Что касается до самого Кубарева, то он был очень рад своему приобретению, потому что, возвращаясь домой, он замечал во всем такой порядок и чистоту, каких не бывало даже у покойной его жены. Окружающие были очень довольны ее ласковым обращением, и были еще такие случаи, что к ней являлись ее прежние ухажеры, но Кравцова так их турнула, что они и носа потом показывать не осмеливались.
Но, как ни доволен ею был Кубарев, все-таки по своей натуре дикой, конечно, счел однажды долгом показать над нею свою власть, что он, бывало, и проделывал со своей женой, которая и умерла потом в чахотке.
– Без ефтово нельзя, – говаривал он. – Распусти вожжи, и она сядет на тебя и поедет.
– Какой тут прах, сядет и поедет, – говорили про покойную посторонние люди. – Она и так еле жива, совсем заколотил.
– Не наше дело!
Но не таковой оказалась Кравцова.
Однажды Илья после долгого отсутствия явился домой, что называется, на втором взводе.
Это было спустя три месяца, как он сошелся с нею.
Несмотря на то что Олимпиада была вполне безупречна во всех отношениях и заслуживала полного уважения, но грубому мужику показалось странным: как же это так? Сколько времени она состоит при нем вроде жены, а кулака его еще не пробовала. Но так как к подобной экзекуции в первый раз было приступить как бы неловко, то он решился для куражу выпить.
– Дома сама? – спросил он, вваливаясь на кухню, отворившую ему дверь кухарку.
– Барыня? Оне дома.
– Ишь ты, барыня, – с иронизировал Илья. – Кажинная шлюха – да барыня… Где она?
– Знамо, у себя, – сердито ответила кухарка, отлично знающая характер своего хозяина.
Сдвинув шапку на затылок и, как был, в шубе, Кубарев ввалился в комнату, где Олимпиада сидела за чаем и читала какую-то книгу.
– Однако хорош, – сказала она, кладя книгу на стол.
– А позвольте перво-наперво мне сказать, что вы тут делаете? – спросил, напуская на себя свирепость, Илья.
– Это еще что значит? – спросила, подымаясь с места, Кравцова.
И при этом она посмотрела на Илью таким взглядом, что тот невольно осекся.
– И притом, про какую вы там, на кухне, шлюху изволили напоминать?
Тут вспомнил Ильич, что покойная жена подобных вопросов ему не задавала, а эта… Эта какая-то была особенная.
– Так что же вы молчите? – топнула ногою Кравцова. – Я отлично знаю, что такие слова относились ко мне… не отговариваться, молчать!.. С этой минуты я не имею с вами ничего общего и завтра утром прошу нанять мне извозчика, я уезжаю.
И, сказав это, Кравцова ушла в спальню и заперлась на ключ. Такого афронта Ильич совсем не ожидал. Он долго стоял на месте, до тех пор, пока кухарка, подойдя к нему, не начала снимать с него шубу.
– Чай будете пить? – спросила она.
Он бросил на пол шубу, снял с головы меховую шапку, тоже бросил и, сев на диван, все еще продолжал смотреть на дверь спальни.
– Чай будете пить? – снова спросила кухарка.
– Брысь! – воскликнул Кубарев и, поднявшись с места, подошел к спальне.
Кухарка так и застыла на месте. Ей страшно было жаль эту добрую барыню, и она сильно боялась, как бы, обозлившись, хозяин ее не изувечил.
– Отворяй! – грозно произнес Кубарев, сильно стукнув в дверь.
Дверь быстро отворилась, и на пороге появилась Кравцова. Илья Ильич в ужасе отшатнулся. Перед ним стояла вся бледная, но страшно грозная Олимпиада и наводила на него револьвер.
– Если ты, подлец, пошевельнешься, то я раздроблю твою глупую башку! – сказала она решительно.
