Холодно. Титан едва теплый. К полуночи разойдётся, но пока надо потерпеть. Исида Павловна Огнева тоже терпит. Сидит слева возле окна, занимая собой половину нижней полки. Сидит в собачьей косматой полушубке, поверх полушубки платок пуховый, повязанный, само собой, крест-накрест. На голове – надвинутый на самый лоб платок шерстяной: жёлтый, с бахромой. Узел туго затянут на макушке. Концы платка торчат в разные стороны, словно рожки. От этого сморщенное суровое лицо старухи похоже на козлиную морду. На коленях у Исиды Павловны коричневый армейский сидор. Держит она его крепко. Даже если кто захочет, не выхватит. Вон, солдатик напротив… Шапку пограничную снял, на верхнюю полку забросил. Лысый совсем, даже дозволенный уставом оселедец сбрит начисто, но и так видно, что рыж и прохвост – таким доверять нельзя. Но сидор ему не выхватить ни за что. Разве что сперва убьёт. Но это ещё бабушка надвое сказала, кто кого убьёт. Исида Павловна – женщина старая и большая. Очень большая даже по колхозным понятиям. Росту в ней один метр девяносто шесть сантиметров, а весу – сто двенадцать кило. Вес свой Исида Павловна знает в тютельку. Раз в неделю, когда по графику положено взвешивать подрощенных телят, Исида Павловна заходит сперва сама, а потом и вместе с подопечными на весы. Потом из цифры на табло отмину-суешь сто двенадцать – и вот тебе получился теленок. Без Исиды Павловны телята взвешиваться не желают, упираются и тычутся лбами в технику – сломать могут. Хотя всякие телята есть… Спокойные тоже есть. Сообразительные. Особенно бычки. Те сразу понимают, когда на весы, а когда на бойню. Исида Павловна крепче прижимает сидор к животу. Там у неё очень важные гостинцы – яиц свежих два десятка, кочетов ощипанных и потрошёных (сама щипала, потрошила тоже сама) три штуки и бычий ливер. За ливер она долго ругалась с завхозом Гаврюшиным – тот тыкал пальцем в график трудодней и кричал, что ливера ей не положено – не заработала она на ливер. Вот грудинки – сколько душа пожелает. А ливер – нежный продукт, его, в отличие от мяса, выбирают по оброку целиком. «Так не себе ж. Как раз в столицу повезу. Гостинец», – хмурилась Исида Павловна и трясла Гаврюшина за грудки. Тот трясся, болтал головой влево-вправо, щёки его – обвислые и щетинистые, как у хряка Косинуса – колхозного любимца, колыхались, но позиций завхоз не сдавал. «Яиц взяла? Взяла… Курятины я тебе выписал. Чего ж ты душу из меня выматываешь?» Но всё равно не выстоял. Против Исиды Павловны даже председателю непросто удержаться. Во-первых, она человек уважаемый, в сельхоз-резервации «Лесные дали» уже почти сорок лет. Во-вторых, работница, каких поискать. А в-третьих, очень… ну очень внушительная женщина. Большая. Серьёзная. Старая.
«Подавись!» – Гаврюшин ощупывал лицо и ругался, однако бычьих яиц, печени и мозгов выписал. «Белорыбицы бы ещё», – заикнулась Исида, но, увидев, как завхоз схватился за сердце, махнула рукой. Решила, что раз такое дело, придётся брать вместо белорыбицы самогон. Самогон, чай, везде пьют. Завёрнутая в махровое полотенечко двухлитровка уложена на самое дно мешка, булькает себе тихонечко под праздничным костюмом-двойкой, который Исида пошила ещё три года назад, но так ни разу и не надела. Вот теперь и случай представится. Едет Исида Павловна ежемесячным пассажирским поездом сперва до Казанского, а оттуда уже и в саму Наноскву к Огневу Сергею Викторовичу, своему… эээ, тут как правильно рассудить? Вроде и внук он ей родной, Витькин сын (Витьку Исида родила в шестнадцать и тут же, как и было предписано, сдала под госопеку), но совсем ведь чужой человек. И сыночка-то толком не узнала – сперва виделась раз в год, а потом только перезванивались по праздникам, а Серёжку… то есть Сергея Викторовича (по телевизору его когда показывают, очень уважительно всегда по имени-отчеству называют)… так вот Сережку только разик на ладошке и понянчила, когда Витька с ним и с женой вдруг в гости нагрянул. Весь колхоз сбежался поглазеть на нежданных гостей. Наны уже тогда в резервации наведывались нечасто, а уж тем более, чтобы наносквичи, и чтобы не в правление, где специальные помещения приспособлены, а в саму деревню, в настоящую избу, для маленьких ну никак не подходящую. Деревенские – народ пытливый, любопытный. Две слободы в полном составе явились к ужину. Расселись чинно по стульям и лавкам, таращились во все глаза, как Исидин наносынок справляется с ложкой, как черпает ею уху, ухватившись за деревянный черенок, будто за весло. Как каравай червивит, выковыривая из мякоти крошки. Хихикали, толкались локтями, разглядывая столичную наночку, что истошно улыбалась, уставившись на тетёшкающую внука свекровь. Младенец целиком помещался на бабкиной жёсткой ладони. Спать его Исида в коробку для шитья пристроила. Хорошая коробка. Удобная. Написано на ней что-то латынскими буквами и котятки нарисованы. Витьку с женой Исида уложила по-царски, на пуховые подушки у печи. Хотела сперва диван уступить, да побоялась, что скатятся на пол и убьются гости дорогие. Себе на кухне постелила, чтобы храпом не побеспокоить. Кошку из дома на улицу спровадила, конечно. Ещё с утра, с самого приезда детей. Но Муська через форточку просочилась – говна эдакая. И сразу к коробке швейной. Сережку зубами придавила, заурчала и жрать собралась – за крысеныша молочного приняла. Исида проснулась от визга невестки, метнулась в комнату, чуть не задавила наночку – та, отчаянная такая, хоть и маленькая, кошке морду шпилечкой кромсала и вопила. Исида, конечно, в секунду разобралась. Придушила бы Муську, если б не Витёк. «Животное не виновато, мама. Мы сами оплошали. Потеряли бдительность. Забыли, где находимся». Но сразу жену с ребёнком в нанобиль запихнул и уехал, толком не попрощавшись.
Больше с сыном Исида не виделась – помер совсем молодым через пять лет от инсульта. А с невесткой и внуком, с Серёжкой то есть, то есть с Сергеем Викторовичем, семейных отношений не сложилось. Сама Исида всё же слала внуку маленькие открыточки (на почте водились всегда), на ответ не надеясь. Но когда в новостях внучка первый раз уже возмужавшим увидела – узнала сразу. Серьезным человеком стал Сергей Викторович Огнев – народным депутатом от демократов. Женился. Пятерых детей нарожал – Исидиных, получается, правнуков. Исида гордилась. Всем рассказывала, даже телятам. А когда в сентябре от внука пришло письмо, долго боялась распечатывать – и неожиданно, и страшно, – мало ли что там.
Распечатала потом в коровнике. Аккуратно, не надрывая конверт. Вслух зачитала рыжим ласковым нетелям. Письмо было коротким, специально убольшенным в типографии, вежливым. В письме внук называл бабушку по имени-отчеству (не забыл ведь…) и просил прощения за долгое молчание (тридцать пять лет – разве ж это долго?). Писал он о том, что подрастают дети, и что полезно им узнать о своих корнях, и что они всё время спрашивают о прабабушке, и что надумал он вместе с женой (Исида эту жену по телевизору видела – тощая, крашеная, с вертлявым, обезьяньим лицом, но, наверное, хорошая женщина) пригласить бабку к себе в Наноскву на Новый год, чтобы наконец-то познакомиться как положено, и стать наконец-то… тут было выделено жирным и подчёркнуто двойной линией… одной большой, дружной семьёй. Исида разволновалась, когда осознала, что её зовут в самую наностолицу. Внук зовёт… Внучок… Так разволновалась, что довольно чувствительно треснула особо любопытную нетель, которая всё лезла и лезла слюнявой мордой в письмо. Потом прощения просила, конечно. Но разволновалась сильно. Пошла на следующий день к председателю просить отпуск и подорожную.
– Ну и как я тебе бумаги оформлю? Соображай, – председатель бегал по кабинету весь красный и потный. – Зовут, а сами не понимают, что это невозможно. Не-воз-мож-но. – Отчего ж невозможно-то? – недоумевала Исида, прижимая к груди письмо. – Рази ж я не человек?
– Человек… Человек… – бурчал председатель, зачем-то перекладывая бумажки с левого угла стола на правый и обратно. – Человек, конечно. Но какой человек? Ненормальный! Большой! Да ещё и возраст. Нет. Габариты твои для сельхоз-резервации очень даже окей, а для Наносквы совсем неподходящие. Нет! Не возьму я на себя эту ответственность.
