Сталиным триггерный зарядник («Изделие СР-12 дробь 6», инвентарный номер такой-то) назвал Онофриенко. Давно назвал, ещё до меня. А открылся, ясное дело, по пьяни и лишь тогда, когда я по той же пьяни разболтал, за какие такие заслуги очутился на льдине. Тогда майор крякнул, опрокинул в себя рюмку спирта и сказал: «Ну ты даёшь, салага! Легко отделался вообще-то! За такие слова тебя расстрелять надо было! Тьфу!»

Я тогда напрягся, решил, что Онофриенко теперь станет меня избегать или ненавидеть, но он только рукой махнул, насадил на кончик ножа смерзшийся ком свиной тушенки, зашвырнул его в рот и проглотил, не прожевывая. А потом меня великодушно простил.

– Молодо-зелено, ёпть! Пороли тебя мало в детстве, леденцами кормили, вот и несёшь херню! Тьфу. Ты зарядник наш триггерный знаешь? Ну, генератор, от которого мужики ранцы свои заправляют?

– Угу, – промычал я, пережидая, пока смесь тушеной свинины, жира и льда растает во рту.

– Сталиным я его зову! Иногда по фамилии, а иногда и по имени-отчеству, – Онофриенко замер, ожидая вопроса «почему Сталин».

Но мне как-то сразу всё стало понятно. «Вместо сердца пламенный мотор»! Это ведь про них – про хлопцев наших. В ранцах литиевые аккумуляторы, в грудной клетке – моторчик, в жилах – какая-то мутная густая херня! Шесть часов в сутки рядовой боец самой крайней в стране погранзаставы, расположенной на дрейфующей льдине в Северном Ледовитом океане, заряжается энергией от Сталина. Оставшиеся восемнадцать часов исправно несёт службу! И пока Сталин жив – живы и бойцы – границы под охраной – враг не пройдет. Ну, и вроде как «и в каждом пропеллере дышит спокойствие наших границ». Правда, с «руками-крыльями» выходило не так чтобы достоверно и по песне, и я немедленно озвучил это Онофриенко.

– А здорово бы было! Представляете, Константин Саныч? Летающие климатические войска. Парят над Арктикой, как белоснежные беркуты. Бдят. С такими пограничниками ни один нарушитель к нам не пройдет.

Онофриенко неожиданно поперхнулся спиртом, закашлялся. И пропустив мою реплику мимо ушей, заорал, перекрикивая дизель:

– Ты, салага, не понял вообще. Я о другом! Сам товарищ Сталин! Лично… этот эксперимент запустил. Путёвку в жизнь нам дал! Прилететь сюда собирался на вертолете с материка! И ведь прилетит!

Мне стало ясно, что Онофриенко в зюзю и бредит, а я присутствую при рождении очередного мифа про великого Вождя.

Я вознамерился было выразить сомнение личной заинтересованностью генералиссимуса в нашем удаленном гарнизоне, но выражать было уже некому. Онофриенко упал лицом на стол и захрапел. Эх, майор-майор. Будь оно хоть на четверть так, как ты себе навыдумывал, тут бы от проверяющих отбою не было. И вместо двух офицеров, из которых один алкаш, а другой чуть ли не враг народа, назначили бы настоящих ответственных командиров. И медика бы прислали, и технаря. Ну и с харчем, топливом и прочей матчастью подсуетились бы, а то шлют паёк в полгода раз – и то после того как портативка от содержания Майоровых шифровок начинает стыдливо краснеть.

В общем, версия Онофриенко не выдерживала критики, а вот то, что зарядник он назначил гарнизонным Сталиным, мне понравилось. В точку попал майор! В самое яблочко!

Теперь же Сталин нагнулся, и всем нам кабздец.

Я сидел напротив Онофриенко и ждал, когда же он перестанет наконец скрипеть зубами о стакан и посмотрит мне прямо в глаза. Но майор раскачивался на табурете и не желал ни глядеть на меня, ни меня слушать.

– Товарищ майор…

– Товарищмайор, товарищмайор, ёпть? Что ты пялишься на меня, как доярка на Николая Угодника? – взорвался Онофриенко. – Я олелукое, что ли? Что я могу? У нас уже потери, а к вечеру шесть бойцов откинут ласты. Какая сейчас в наряде смена?

– Первая, – подсказал я, покосившись на часы. Группа должна была вернуться с обхода через час и сразу встать в казарму на подзарядку, но поскольку питаться ребятам неоткуда, то их можно списывать в расход. И вторую смену можно списывать через шесть часов. И ещё через шесть – третью. А завтра к вечеру останемся на заставе я да Онофриенко. Шерочка с машерочкой. Правда, это тоже ненадолго. За утрату экспериментального климатического отряда нам с Константинсанычем санаторий в Минводах уж точно не светит.

– Ёпть! Петька! Надо хотя бы отомстить за Гурика! Пока ещё время есть, пока ребятушки наши не поумирали все, пойдем да и раздолбаем нахрен американцев. Застааава, в ружьё! – Онофриенко вскочил, бросился было к выходу, но я поставил ему подножку, и он растянулся возле входа, ткнувшись носом в порожек. – Ёпть! Ты что? Что творишь?

– Товарищ майор, я вам уже который раз толкую – это никакие не негры! Это кто-то наш. С заставы. Утром снег свежий выпал, а следов на нём нет. И, простите, пожалуйста, в летающих американских солдат я не верю.

Онофриенко молча поднялся и ощупал лицо.

– Ладно. Продолжай, Егоров.

– Товарищ майор, Константин Саныч! Это наши! Чтобы так всё продумать, мозги нужны. А мозги здесь есть только у вас, у меня… и чуток у Непомирая. А то и не чуток. К тому же, – я сделал глубокий вдох и сознался. – Я вчера старшине до двадцати пяти Цельсия термостат подкрутил. Он сам мне это и присоветовал, мол, чтобы побыстрее соображать и половчее двигаться. А я что? Я подумал – хорошая мысль. И подкрутил. Тулуп ему ещё ваш запасной отдал, чтоб не замёрз.

– Ёпть!

– А что делать было? А? Я неделю глаз не сомкнул! Вас из КАПШа не вытащить, а бойцов без присмотра оставлять побоялся… Кто ж мог предположить, что Непомирай – предатель! Хороший же боец!

– Да уж… – многозначительно звякнула канистра. – Хороший. А ты его личное дело хотя б читал, салага? Что написано там, видел?

– Что, что. Как у всех… Самострел. Трибунал. И подписка о согласии на эксперимент.

– А то, что Непомирай наш – авиаконструктор в прошлом? Что его ещё до войны на карандаш взяли? А что… А, ладно, – Онофриенко начал медленно и слишком спокойно, чтобы это выглядело воодушевляющим, переодеваться. Сперва сменил кальсоны, потом разыскал в чемодане чистую гимнастёрку, разгладил ладонью воротник. – В общем, Петька, я ведь не просто так Непомирая «подогрел», а чтобы он из расположения ни-ни. Видел я его там… У негров. Когда в сугробе яйца морозил, тогда и видел. Он возле их генераторной прятался. Я и подумал ведь сперва, что это измена. Но потом, когда из барака сержант американский пулей вылетел и в небе закувыркался, решил… В общем, пью я сильно, Петька. Вот и решил, что прижучило меня и что чудится всякое. Поэтому и не доложил про Васю Непомирая куда следует. Но на всякий случай «подогрел» маленько старшину. Подогретый, он от Сталина далеко не уйдёт. А видишь как обернулось… Уйти не ушел, но всем нам подкузьмил – скотина. Терпеливый, гад. Хитрый. Момента, выходит, подходящего ждал. Ждал, что комсостав потеряет бдительность. Ишь…

Я загрустил, закурил и подумал, что, может быть, именно в этот момент особист-Пончик достает из моей ячейки исписанный лист. «Милая мама, у меня всё хорошо. Вчера был в отгуле и ходил в кинотеатр. Познакомился с замечательной девушкой. Её зовут Зоя». Интересно, нельзя ли договориться с Пончиком, чтобы он продолжал слать маме мои письма, даже если меня… Дальше, чем переписка, думать отчего-то не хотелось.

– Надо пойти контингенту разъяснить чрезвычайную ситуацию, – майор залез в тумбочку и достал оттуда фуражку с высокой тульей. – Ребята имеют право всё знать. Пусть подготовятся как положено. И ты тоже, лейтенант… как-нибудь понаряднее оденься. Всё-таки командир!

Бойцы стояли по стойке смирно, красивые и одинаковые, как на параде. Поверх самой обычной летней (им достаточно) полевой формы надеты были белые маскхалаты, и ветер трепал бязевые полы, норовя забраться внутрь, поближе к человеческому теплу. А какое там тепло? Плюс десять по Цельсию, а скоро будет и того меньше. Капюшоны маскхалатов опускались на лбы бойцов низко-низко, по самые брови. Поблескивали загадочно и немного жутковато защитные очки.