– Послушай, ты не прав, брат! Осталось немного, я чувствую. Мы все устали, но осталось немного. Это наше последнее испытание в этом мире, и мы должны выдержать его с честью, чтобы представ перед богами нам не было стыдно за себя!

– Я больше никуда не пойду, – с досадой прохрипел он, лицо выражало решимость и холодность. – У меня только один вопрос, пойдешь ли ты со мной или нет?

– Нет, я с тобой не пойду.

Сахадева, не мигающим взглядом посмотрел на него, долго и упорно. Но Никул спокойно выдержал его взгляд, не поколебавшись в своем решении.

– Значит, нам придется разделиться, – подытожил Сахадева.

– Выходит, что так. Наверное, когда-нибудь такое должно было случиться. Мы хоть и одноутробные братья, но люди разные, рано или поздно нам пришлось бы расстаться.

Они встали друг перед другом, долго смотрели, словно в зеркало. Потом Сахадева резко отошел от него в гневе, не обняв, не пожав руку на прощание, хотя минуту назад его одолевали другие чувства.

Вдруг из черной глыбы вышел исполин весь в черных доспехах. Из щели в шлеме светились красные глаза. В руках у него была секира.

Братья, обомлев, уставились на него.

– Хотите быть разделены! Разделяю вас и властвую над вами!

Взмахнул секирой и разрубил невидимую нить соединяющую их. Хлопок. Раздражающий писк, проникающий внутрь, разрывал сознание. Оба брата схватились за уши, чтобы заглушить этот звук, который пробирал их насквозь. Но проникал не через уши, а в каждую клеточку, создавая ужасный диссонанс, когда все в них взбунтовалось и разделялось внутри.

Сложная конфигурация взаимоотношений, их совместной судьбы и жизни – в один момент рухнуло. Что раньше давало силу, соединяло, укрепляло – исчезло, основа пропала, под ней ничего. Не отдельная жизнь, не автономное существование, а жизнь без жизни, когда целое раскололось на две части, потеряв все признаки и функции целого. Левиафан умирает тогда, когда сам начинает разделяться и пожирать самого себя.

Что держит человека в мире, где все нити обрублены? В чем смысл жизни, если его здесь ничего не держит? В чем состоит жизнь, если на ее месте смерть?

Никул опустил руки от головы, хотя боль пронизывала ее насквозь. Взял посох и кинулся на черного воина, который стоял перед ними и пронизывал жгучим взглядом. Никул бил его посохом, пока тот не разлетелся в щепки. Воин стоял, и казалось, только ждал этого момента, схватил за шею, свободной правой рукой, и поднял его, в левой руке он так и держал секиру.

– Что ты можешь сделать мне, человек, если в тебе даже нет жизни? Ты уже мой! Две руки одного тела не могут причинить вреда друг другу!

В этот момент подбежал Сахадева, в нем была неудержимая ярость, граничащая с сумасшествием. Он схватил посох, ударил под коленями, так что воин сразу упал на колени, но руку не разжимал, и Никул до сих пор боролся с удушением.

Сахадева откинул посох, схватил первый попавшийся булыжник. С ревом отчаяния, злости, гнева начал бить по шлему так остервенело, что под его ударами шлем быстро начал сгибаться.

Черный воин откинул секиру и схватил Сахадеву за руку, так быстро и так легко, что тот не успел ничего сделать. Потянул резко на себя, и выставил локоть, так что со всего размаха Сахадеву испытал сильнейший удар и потерял ориентацию в пространстве.

– До чего же вы жалкие, – проговорил воин, поднимая Сахадеву за голову. – Один ищет исполнение долга, другой лелеет свое безумие. А чего хотят, куда идут жалкие людишки – не понятно. Все-таки семя Ноя ничтожная была по своей сути! Добились, чего хотели, разделиться – значит, разделяю, – сомкнул две головы вместе, послышался треск ломающихся черепов, – и властвую!

Оба были мертвы и лежали рядом, окоченевшие от холода и ветра. Тела быстро занесло снегом…

Бхима шел вперед, старался не отставать. Видел вдалеке своих братьев. Здоровье и силы были в нем так велики, что ни свирепая стужа, ни страшная жара была ему нипочем, природа не могла воздействовать на него такими приемами. И усталость была ему неведома, если на то была его воля. Недаром он на поле Куру, показал себя неутомимым и свирепым ратоборцем. Никто не мог сравниться в этом качестве, это был дар от рождения. Ему дивились даже братья, для них он был как телохранитель, и пока с ними был Бхима никто и подумать не мог навредить Пандавам. Все знали и чуяли страшную смерть, которую мог принести Бхима, да он и был самой смертью, потому что, как и смерть, ему сопротивляться было бесполезно.

Если говорить о Бхиме, то он был меньше всего уязвим. Уверен, исполнителен, не слишком умен, но житейской прыти ему было не занимать. Да, он был обидчив и легко впадал в ярость. Это буря в его крови могла быстро уняться. Он особо никогда не размышлял, не рефлексировал, над своими чувствами, мыслями. Его не трогали ни чужая смерть, ни страдания, он всегда равнодушен был к негативному опыту, за то повеселиться любил и веселился от души. Как вы понимаете, и сопереживание за других не было, он мог ради приличия пролить одну слезу, но она быстро высыхала и не имела ценности в его душе.

Неужели у него не было страхов, и он был не победим? Нет, все-таки страхи у него были. Первый – это боязнь остаться голодным; второй – это боязнь остаться без силы или сила будет, но он встреться с таким врагом, который будет могуч многократно.

Бхима вспомнил, что один человек действительно дал достойный отпор и великую схватку – Дурьодхана, старший брат между Кауравами. Он бился с ним, как лев, и мог победить Бхиму, если не был изранен. Но Бхима был моложе, выносливее, прочнее телом, как скала, с непреоборимым духом. Одного хорошего удара хватила Бхиме, чтобы победить заклятого врага и станцевать на его трупе, за это его укорил старший брат. Тогда ему было стыдно. Правда, стыд заключался в том, что его оконфузили прилюдно, запятнали его честь, и у него закралась обида к старшему брату за этот случай. По большому счету о том поступке он совершенно не жалел, немного переборщил, но враг он есть враг, если не ты его – то он тебя, и не надо питать иллюзий.

Бхиму восхождение притомило. Несмотря на ненастную погоду, он проголодался. Нашел низину в скале и спрятался там от ветра. Расположился. Нашел камень, на который присел, снял котомку сплеча, открыл, достал орехи и начал не спеша их поедать.

Со стороны можно было подумать, что он о чем-то глубоко задумался. Но ничего подобного не было, он сидел и методично поедал орехи, сосредоточившись на вкусе во рту и своем желудке. Его мысли, раз за разом уводили к вкусным яствам, которыми он питался на царском столе. Тяжело вздыхая, он пытался отгонять эти соблазнительные образы, но они упорно следовали за ним. Голод и фантазии имели тяжелую наследственность, приводили в оцепенение того, кто их породил. Душа падала в объятии смущения, от неудовлетворения потребностей вызывало возмущение и разочарование в своих целях.

После долгих и пустых размышлений, он пришел к выводу: не при каких обстоятельствах он не отказался бы от куска хорошо прожаренного мяса и вина.

Орехи быстро закончились. А он остался голодным и недовольным. Делать нечего, надо было идти. Он взял свою котомку, запрокинул за плечо. Подобрал посох и вышел из низины, ему в глаза сразу бросилась сумка, которая валялась у его ног, не заметить или пропустить было невозможно.

Бхима ничего не подозревая, с наивностью открывает сумку. О чудо! Видит меха и завернутый кусок мяса. Он не задавал лишних вопросов, как это появилось здесь и что это все значит, игнорируя все тревожные сигналы, он по-хозяйски развернул кусок мяса, откусил, и запил, еще не зная, что там в мехах. Ему очередной раз повезло, там оказалось вино.

С наслаждением ел и пил, пока это все неожиданно не закончилось, так же как появилось. Бхима с удовольствием облизнул пальцы. Кушать по-прежнему еще хотелось, но понимал, что этого пока достаточно.

– Что покушал, мой дорогой брат!

Бхима резко обернулся. На мгновение он пришел в ужас, увидев своего заклятого врага живым, весь побелел, затем его страх выдохся и упал на уровень желудка и переварился.