– Чего-чего, ты совсем ополоумел, ты, чьи деньги будешь экономить? МОИ! – взвизгнула Рита.

В этот момент Митя заплакал, но никто на него не обратил внимания, потому что обстановка в гостиной была накалена до предела, и разобщенность между ними достигла пика. Когда приходит зима, и сердца черствеют, тогда приходит много чего, но точка всего – смерть.

У Жени на лице была крайняя неприязнь, так что его узкое лицо превратилось в сморщенное яблоко, а у Риты на лице читалось отвращение с неистовостью фурии.

Они стоят друг перед другом, и нет перед ними никого. А они и не чувствуют, и не ласкают, и не сопротивляются, есть только они друг для друга, их противостояние, как танец, зажигателен, лицо горит, голова болит, сердце тревожно стучит, но от этой горячей крови только ужасный холод, неприятный и промозглый, отгоняя любовь, приближая смерть.

– Сразу мои, – начал Женя. – Извини, Рита, мамины деньги, а значит семейные. Они были даны для семьи, а я глава семьи, значит, я решаю – общие. Ты сегодня остаешься дома!

– Еще чего…

Так они минут десять переругивались, пока флегматичная и спокойная Рита, всегда замедленная, апатичная, находящаяся в своем созерцании, не кинулась с кулаками на Женю. Никогда с ней такого не было ни до, ни после, что на нее так повлияло, она не могла понять. Вдруг она потеряла уверенность, а у нее были основания быть в перманентной уверенности, и сразу из-под ног ушла почва. Гадливость перемешалась с ужасом, и нужно было срочно вернуть себе уверенность, слова уже не играли никакой роли, ей надо было действовать, и она действовала. Подбежала к Фанфаронову и начала его хлестать, а он в гневе отталкивал ее от себя прочь. Она вскрикивала и в слезах кидалась на него снова. Но он был сильнее ее, и ее удары не давали эффекта. Это бессилие, разрушало ее мир, его понятность и предметность, когда вещь воспринималась в себе, когда нет вопросов, почему и как, есть качество и функция, и нет тех вопросов, которые пробуждают совесть, заставляют задуматься о бытие и своей жизни. Не терпела она вопросов извне, а только изнутри, где все понятно и ясно, ненужно задавать цветку, почему он растет, что позволяет ему расти, достаточно, что все растения исходят из земли, а почему это происходит, такова его природа, его предметность.

Митя кричит, Рита кричит, а Женя кричит и матерится. Потом Фанфаронов не выдержал и треснул ее по щеке, да так что голова откинулась в сторону. Рита прекратила истерику, и молча задыхалась, от переполняемой бессильной ненависти и где-то даже отчаянья.

Сразу наступило затишье, осязаемая и затхлая, не предвещающая ничего хорошего в дальнейшем развитии отношений. Даже Митя замолчал и слишком осознанным казался его взгляд, в нем осязалось неосознанная тревога и серьезность.

– Замолчала! Прекрасно! – сказал Женя с холодным тоном. – А теперь послушай меня, дура безмозглая! Я не хочу работать с каким-то отребьем, я не хочу быть безликой сволочью, хочу достойной жизни и высокой зарплаты! Я пальцем не пошевелю, если работа меня недостойна, и если не удовлетворяет мои потребности! Все пусть катится к чертям собачьим, если на то пошло, я не буду тратить…

Пока Женя строил из себя жалкого мужика, Митя подошел к комоду, взялся за верхнюю ручку, до которой смог дотянуться и потащил на себя. Комод был неустойчив, потому что одна ножка была сбита, и он неприятно покачивался, когда один из ящиков выдвигался. Фанфаронов хотел все починить, но руки не доходили, и вообще физическая работа приводила его в полное бессилие и в гнетущее мизантропное состояние.

Комод Митя опрокинул на себя, заверещал. Сгущающаяся тьма, неожиданно развеялась и все, что угнетало их, забылось и исчезло. Они спохватились, подбежали к Мите. Фанфаронов испуганно отшвырнул комод в сторону, чувствуя где-то свою вину за случившееся. Рита подхватила Митю, осторожно и судорожно пыталась обнять, но не решалась, при этом загораживала и не давала в руки Жени.

Митя выглядел плохо. Пол лица тут же заплыло, рука неестественно вывернута, сам он плакал, то ли от боли, то ли от страха, но жалобно и с подвывающей тоской. Увидев испуганные глаза родителей, тогда он громогласно заорал.

Рита тоже плакала и кричала больше, и сильнее, чем Митя, словно она ребенок и это с ней произошло несчастье. Она не могла собраться, и сама не понимала, что с ней происходит, то ли страх в ней завывает, то ли отчаяние нудит.

Женя тоже уставился на нее растерянно, и с дрожью в коленках и в руках, переводил взгляд то с нее, то с сына. Потом, как ужаленный, подскочил и побежал к телефону вызывать скорую помощь…

Да, это была трагедия, но не смертельная. С кем не бывает, за ребенком не уследили, устали, засмотрелись, да и мало ли что могло произойти. В жизни всякое бывает. Иногда, правда, события в виду своей тривиальности не замечаются. Эти события до пошлости прозаически и пропитаны трагической вонью или мягче говоря несчастьем, которые люди из-за своего засоренного взгляда и затюканной жизни, из-за своих проблем и слабостей, не замечают поворотного момента. Каждый раз, находясь на перепутье, мы делаем выбор, и от этого выбора жизнь меняется кардинально. Это один из видов свободы, может быть самый слабый, ограниченный внутренним и внешним пространством, но он для всех без исключения. Простой, чаще всего игнорируемый, но иногда такой судьбоносный, что весь мир может рухнуть в один момент, дома сожжены, скот увиден, а родные убиты. Среди пепелища, хаоса и разрухи, среди этой мрачности и безысходности, такие черные эстеты, как футуристы и декаденты видели предзнаменование гибели старой эпохи, изжившей себя. А я вижу в этом только поворотный момент своего выбора, а выбор определяет внутреннее состояние, нажившее на данный момент.

Я думаю, что с этого момента, это маленькое несчастье, произошедшее с Митей, это было преддверие. С него началось несчастье за несчастьем, в конце наступила трагедия, которая и разрушила многое, и покалечила многих.

Мы со Светой, как-то приезжали, навещали Риту с ребенком. Честно говоря, Рита сбежала на второй день, несмотря на то, что ребенок плакал, призывая остаться с ней. Но она не послушала и в панике сбежала от собственного ребенка со словами: «Я не могу здесь больше находиться! Я задыхаюсь! Я вольная птица»!

Пришлось лечь в больницу Нине Григорьевне, которая нужно признать мужественно переносила все невзгоды в больничной палате. Однако, нужно отметить, что палата была просторная, свежая, с телевизором, кондиционером, с холодильником, и даже с душевой кабиной – деньги творят чудеса. Но даже в таких условиях, Рита сбежала, и в первый же вечер пошла в гриль-бар, где были караоке, танцпол, чтобы оторваться, как следует. Она зажигала с моей Светой.

Света бывало сбегала куда-нибудь со своими подругами на всякие мероприятия, когда они хотели пообщаться между собой, между девочками. Меня это устраивало, потому что я иногда со своими товарищами, чисто в мужском коллективе, играл в бильярдной и пил пиво. И все были довольны. А Рита даже не удосужилась предупредить Женю, и без него гуляла, как никогда. С кем-то был у нее секс в туалете, Света мне сказала по секрету, а мне было все равно, с Женей я мало общался, но мне было его жалко. Ничего не подделаешь, он сам виноват в своих бедах…

Но мы немного отвлеклись. Так вот я со Светой поехали в больницу. Света договорилась с ней встретиться в холле больницы. Зачем я нужен был Свете, я не знаю, но она мне мило и загадочно улыбалась, а за ее улыбку я мог поехать куда угодно.

Мне было скучно встречаться с ее подругой, она мне никогда не нравилась, как и я ей. Если честно, у меня было мало друзей, и полно знакомых, и с большинством из них встречался без энтузиазма. Но я старался быть вежливым и с выпуклым оскалом улыбался, но это было неестественно и вычурно, так что многие чувствовали мою фальшь. Но моя наигранность, не давало мне повода не улыбаться и со слащавостью разговаривать, даже немного заигрывать. И практически все принимали холодную благожелательность, и никого это не раздражало, а наоборот радовало, потому что я никому не лез в душу, ни с кем не спорил и никого не донимал своими разговорами.