Раздались дружные аплодисменты, вдохновленные и бессмысленные, потому что трудно было уловить что-то вразумительное, но эмоциональный подъем был на лицо, и воспринималось как спасение. Для них это было спасение.
Елена Петровна скромно улыбалась, а внутри стоял жар удовольствия. Она курила и смотрела на них, как на публику. Все встали одновременно со своих стульев и подходили целовать ей руки. Им хотелось прикоснуться, она вызывала у них сексуальное желание, это самодовольная и горделивая женщина, которая не уступала мужчинам.
Они кружили ее, всем хотелось потанцевать с ней, и делали они это как-то бесцеремонно, словно имели на это право. А ее это смешило, и она только истерически гоготала, в блаженстве. И если бы ее сейчас начали раздевать, и использовать, как обычную проститутку, она была бы не против, и только смеялась бы. Никто из этих мужчин не собирался этого делать, половое сношение было сейчас пошлым и совершенно ни к чему, между ними всеми была очень тесная связь, которое давало наслаждение и желание. К тому же большая часть из них уже испробовало ее плоти, и оставила на ней неизгладимый след, а у остальных сладострастие питалось другими связями и фантазиями, и несвязанное с ней непосредственно.
Сколько длился круговорот вакханалии, никто не подсчитывал. Все шло кругом, как на карусели, из этой дымки доносились бессвязные голоса, отрывочные рассуждения и неприятный смех. Периодически из углов доносился какой-то шорох, распространялся сладковато-приторный запах, как от жженого сахара. Что-то происходило, видоизменялось. Ну, в общем, ничего не было понятно, потому что здесь не было ни логики, ни эмоциональной составляющей, тут царствовал хаос, который не имел ни начала, ни конца. Правда, в одном была уверенность, что это когда-то прекратится. Кто-то это обязательно прекратит, но уже никто не будет помнить, ни начала, ни конца, ни что происходило в этом мареве. Это была пустота, сумасшедший дом, морок, ни к чему не обязывающий, он нисколько не обременял и не отталкивал; в нем хотелось купаться и тут же утонуть, погибнуть или отдать жизнь за просто так, и воспринималось это так задорно и безмятежно, что не возникало никаких сомнений, только неприкрытый восторг звал к вечному счастью. И никто не обратил внимания, что здесь что-то не так, потому что это было то самое оно, падкое и сладкое, ничему не дано погибнуть и возродиться, совокупиться с самим собой и стать андрогеном, совершенным человеком для всех.
И первый кто развеет всю эту чехарду, будет властвовать до конца их дней и душой, и телом. Уже никто не сможет вытащить их из этой бездны бесправия и рабства, ибо испробовали плоды, сладкие и духовные, вызывающие непреодолимую жажду, и человек готов на все, чтобы утолить ее и уже не алкать по духовным состояниям…
Вошел человек, лет сорока, модно и чисто одетый, в дорогом костюме, такие шьют в лучших швейных домах Франции, от него исходил приятный запах цветов. В нем не было какой-то крикливой высокомерности и напыщенности, но чувство собственного достоинства присутствовало чрезмерно, и это говорило только об одном – о высоком положении в обществе. Он слегка улыбался, но не от скромности, а от умеренности. Во всем его облике ничего не было лишнего, даже в движениях, он был грациозен и строг одновременно. Его лицо имело бронзовый загар от частых путешествий, и не имело никакого отношения к происхождению, так как он был типичным европейцем со славянскими корнями. Глаза большие и серые, с гусиными лапками вокруг глаз, которые образовывались от частого прищура, доброты в них не было, только холод разума и дьявольский расчет. Лицо узкое, небольшие усики над тонкой губой, и гладко выбритые щеки.
Он не заметно вошел в комнату, предупредив служанку, чтобы та не возвещала о его прибытии. А молодая кудлатая и рыжая служанка поглядывала из щели двери, сверкая глазами, от страха и ненависти. Она его ужасно боялась и поэтому не могла терпеть, он ей напоминал змею скользкую и противную, но не лишенной грации и оттого еще более опасной.
Увидев князя, молодые люди остановились и приняли неестественную позу, словно в кататоническом ступоре, и смотрели на него, затаив дыхание, захлебываясь в волнении и бешенным скачем сердца, так что многие и слышали только внутреннее биение.
Князь оглядывал дикую картину и с пониманием кивал, улыбаясь.
Елена Петровна смотрела на него во все глаза, раскрасневшаяся и с возбуждением дышала.
– Уходите все!
Никто не возражал, без лишних слов вышли в прихожую, оделись и сгинули прочь в кислый и сырой город.
Они стояли так минут десять, смотрели, оберегая молчание, она с жарким трепетом, он с прохладной усмешкой. Не выдержав, она потянулась к столу, где лежал портсигар, и взяла папиросу, закурила и сразу успокоилась. Видя, что у его подопечной страстный угар изжил себя, он с ней заговорил, вежливо и непринужденно, словно не наблюдал всю эту вакханалию и как будто не он разрушил эту реалистическую магию.
– Здравствуйте, Елена Петровна. Вы себя хорошо чувствуйте, вы как-то бледны и нездорово истеричны? – Было не понятно, к чему он клонит, шутил он или издевался, или был серьезен, поэтому Елена Петровна заговорила тоже неопределенно.
– Более чем, – и втянула в себя сигаретный дым, и томно выдохнула его, а за тем неожиданно и очень мягко заговорила:
– А вы, Владимир Сергеевич, меня совсем не балуйте своими посещениями. А вы знаете, как я к вам отношусь… – потом с сомнением добавила, словно решилась. – Я в вас влюблена, вы же знаете меня… К тому же вы мне как отец и как учитель…
Он как будто засмущался и нетерпеливо махнул рукой, и это было сделано просто и непринужденно, словно прощал все ее слабости. А сам тем временем рассматривал комнату, словно он был здесь в первый раз, хотя вся его поза говорила о скуке.
– Я был занят… Трудно удерживать мир в своем кулаке и вести к тому развитию, который нам нужен… – задумчиво произнес он. Потом неожиданно повернулся к ней: – А вы Елена Петровна все оттачивайте свое мастерство на бедных умалишенных студентах…
– Они не студенты, а уже мужи и ум их остер, как бритва. Они свободны от предрассудков, можно со смелостью сказать это наше будущее, будущее страны… Именно ими будут восхищаться последующие поколения.
Владимир Сергеевич сдержанно улыбнулся, одними губами, как будто и вовсе не улыбался, а глаза потихоньку загорались, и вот-вот, казалось, вылезут красные змеи из-под зрачков.
– Эх, печальное будущее у России, с такой-то порослью, погубят всю страну. Был бы я патриотом, я, конечно, возмутился такой интеллигенцией, но так как я космополит, у меня совершенно другое мнение, и может это и к лучшему для нас. Эх, Елена Петровна, Елена Петровна… – задумчиво проговаривал он ее имя. – Не знаете вы настоящих людей, ни великих, ни святых, ни воинов, ни ученых, – если вы хоть одного увидели такого человека, то поняли, что сейчас перед вами всего лишь шелуха под ногами, их только один раз употребить и выкинуть за ненужностью, и вычистить человеческую память от них – никто ничего не потеряет из людей. Скоро вы поймете это… Ах да, кстати, – неожиданно отвлекся от своей мысли. – Вы все так и ругаете Христа в своем кружке?
– А как же его не ругать, ведь он символ гонений на нас. Мы же гностики, люди знаний и враги всяких предубеждений. Он наш враг, и я всю жизнь буду искать силу, которая более гуманная и уберет его личность из умов людей, ведь это он натравливает одного человека на другого. Он сам говорит, что пришел дать не мир, а войну… Да и вы сами это утверждали…
Владимир Сергеевич только покивал больше себе, чем реагировал на ее слова.
– Он, конечно, враг и настоящий ядовитый змей для нас, – примирительно заговорил он. – Можно воспринимать и так Христа, а можно и по-другому. В умелых руках он ключик открывающий дверь любой души, я еще раз подчеркиваю, абсолютно все двери и для всего, и тогда уже не имеет значения ни время, ни пространство, ни даже жизнь. Для наших далеко идущих просветительских целей, он для нас незаменим. Если хотите, он наш великий учитель. Вы пока не посвящены в наши тайны, Елена Петровна, но как только вы побывайте на Востоке… Кстати, вы еще не передумали ехать? Нет! Отлично, это очень мудро с вашей стороны… – И снова продолжил повествование. – Вы поймете, и увидите великих учителей, и наивысшей из них Христос. Но не тот, который рисуется в Евангелии, там он убог, нищ, слаб, – там вы увидите все его могущество, и других учителей, которые придут к нему на замену. Вы знаете, мы ждем одного человека, великого, он будет богом, вот тогда… – И он резко замолчал. Глаза покрылись туманом и потухли, и он снова увидел, как позади Елены Петровны вылезла тень и что-то тихо нашептывала, только ему. Он как-то рассеянно кивнул.
