— Что-то те герои за тебя стеной не встали перед боярами, не заступились. А Новгород не Русь! Всегда себя отдельно держали, помощи другим небось не давали, даже когда Торжок просил!

Это была правда, и оттого очень обидная. Князь ответил уже раздражённо:

— Не об чем речь вести, никого ещё нет.

Стараясь больше не спорить, он вышел вон.

А на княжий двор уже втягивались посольские сани, въезжали конные. Князь спустился с крыльца встречать. Владыко выбрался из своих саней последним, стараясь, чтобы остальные уже поприветствовали хозяина. Князь Александр стоял перед новгородцами в синем кафтане с атласным воротником и поручами, шитыми золотом, подвязан золотым поясом с четырьмя концами. Он был без корзно и без шапки, но зима уже заканчивалась, морозы отступили. Архиепископ Спиридон выбрался из своего возка, с трудом разминая затёкшие от долгого сидения ноги, поправил одеяние, стараясь не глядеть в сторону князя, и только потом подошёл к нему. Александр потянулся к руке за благословением, но владыко не дал, напротив, сам вдруг поклонился, несмотря на лета, поясно и объявил зычным голосом:

— Князь Александр Ярославич Невский, Господин Великий Новгород тебе челом бьёт, просит вернуться на княжение!

Александр всё же попросил:

— Благослови, владыко.

— Благословляю, сынок.

Князь пригласил в хоромы. Снаружи терем не слишком украшен, всё же не так давно восстановлен, Переяславль сгорел, как и остальные города Руси, но внутри владыке очень понравилось. Прежде всего, иконы в хороших окладах с золотом, жемчугами и каменьями. Истово перекрестившись перед каждой, сели.

— Гости дорогие, сначала обедать, а потом разговоры.

Спиридон усмехнулся:

— Мы боялись, что ты, князь, нас и на двор не пустишь, а ты потчевать зовёшь.

— Переяславль никогда законов гостеприимства не забывал... — чуть обиделся Александр.

— Ты, Александр Ярославич, не серчай, что неладно пошутил. С устатку я.

Князь украдкой успел шепнуть жене:

— Распорядись в поварне.

Та поморщилась, совсем не хотелось потчевать людей, которые недавно хулили и гнали её мужа. Передав распоряжение тиуну Лаврентию, она сказалась недужной и ушла к себе в ложницу. По княжескому двору и без напоминаний уже бегали приученные холопы. В дальнем углу ощипывали птицу, над кострами красовались на вертелах целые туши баранов, из поварни доносились дразнившие нос запахи пареного, жареного, хлебов, из кладовых и ледников приносились к столу запасы, в огромные ендовы наливали меды... А в стороне в огромных котлах булькала наваристая переяславльская уха. Кто же не знает снетков Плещеева озера? На всю Русь известны!

Владыко, несмотря не усталость и голод, возразил:

— Сначала о деле поговорим, князь Александр Ярославич.

Того немало смущало, что владыко в летах больших всё зовёт его по имени-отчеству.

— Слушаю, отче.

Архиепископ снова встал, поклонился поясно, с трудом выпрямившись, и произнёс:

— Князь Александр Ярославич, вернись княжить в Великий Новгород. Челом бьём.

— О том спрашивать прежде великого князя Ярослава Всеволодовича, моего отца, надо. Под ним хожу.

Владыке очень понравилось, что Невский не забыл сыновний долг, улыбнулся:

— С князем прежде всего снеслись, ответил, что сами гнали, сами и просить должны.

Спиридон сел, а князь всё стоял, высокий, тонкий, глаза серые, строгие.

— В Новгород вернусь, только если город волю мою выполнит!

И сразу заметил, как напряглись новгородцы. Вот в этом они все — и прощенье просить готовы, но ни под чьей волей ходить не хотят. Так и сказал:

— Не хотите под моей волей ходить, а придётся! — Не дожидаясь, пока в голос возмущаться начнут, добавил: — А воля такова: все раздоры и свары в городе прекратить! Ополчение собирать и вооружать, не чинясь и не споря. Под мою руку его отдать полностью, я решать буду, куда и когда вести, а не бояре!

Глядя на начавшие расплываться в улыбках лица своих боевых товарищей, князь вдруг усмехнулся:

— Вот немца из земли Новгородской погоним да побьём так, чтобы больше неповадно налезать было, тогда можете меня снова гнать!

Поопускали головы новгородские посланники, а владыко крякнул:

— Эк как ты нас! За дело, княже.

Но новгородцы были готовы выполнить все требования любимого князя.

После обеда, когда все разбрелись отдыхать, владыко позвал князя с собой:

— Ты посиди, а я говорить буду.

Александр присел рядом с полулежавшим архиепископом. Тот положил на руку князя свою сухую жилистую руку, покрытую желтоватой морщинистой кожей.

— Я тебя втрое старше, отцу твоему в отцы гожусь, потому, сынок, послушай меня. Не за Новгород сейчас прошу, за всю Русь. С юга Батыева рать налезает, а с запада немцы грозят. Псы-рыцари захватили псковские земли, уже и на Новгородчину долезли, Водскую пятину себе забрали. Следующий Новгород. Город только тебя в князья хочет и звал обратно тебя. Это бояре переиначили, Андрея позвав. Как думаешь, что прежде делать?

Александр ответил совершенно уверенно:

— На Копорье идти, оттуда немцев выбить. Из Копорья они округу под собой держат.

Больше всего владыке понравилось даже не согласие князя вернуться, а то, что он слушал и отвечал так, точно всё сказанное для него не было новостью, значит, знал и раньше, значит, есть у него связь с городом, значит, не бросил он мыслями Новгород.

Вечером, вернувшись в ложницу, Александр попрекнул жену:

— Чего ж не вышла к гостям?

Та фыркнула:

— Гости! Кто их звал?

— Ты что?

— Не ходи, Саша. Так ведь хорошо живём, спокойно, сынок вон растёт, да ещё будут...

Он попробовал объяснить, уже хорошо понимая, что бесполезно:

— Сашенька, я не просто князь, я воин, моё место с дружиной.

Княгиня поджала губки, раньше это действовало безотказно, но сейчас муж только вздохнул. Всё же, укладываясь, она чуть обиженно спросила:

— Неужто пойдёшь, Саша?

— Пойду! — отрезал тот, отворачиваясь на бок.

— Гордости у тебя нету! — вспыхнула княгиня и дождалась, назвал-таки её дурой!

От владыки не укрылось, что меж князьями разлад. Поинтересовался, Александр сначала ответил, что княгиня просто недужна, плохо беременность переносит, но потом честно рассказал, в чём размолвка. Спиридон вздохнул:

— Ты, княже, не серчай на неё. Её удел детей рожать да пестовать, не всем для мужей помощницами быть.

Потом он показывал владыке, что успел сделать в Переяславле. Подремонтировали, сколько смогли, церкви, освятили заново, чтоб духу в них поганого Батыева не осталось, стена крепостная новая выросла, куда крепче прежней, мост новый, пристань для лодок на Плещеевом озере, чтоб рыбакам не страдать... Это была, кроме монастыря и церквей, особая гордость Александра Ярославича. Он поспешил пристань не хуже новгородской сделать. Преуспел в том, леса вокруг столько, руби не вырубишь, потому не жалели. Богатая земля Переяславльская, пожалуй, богаче Новгородской будет. Одно худо — стоит город вдали от дорог, закрылся, заслонился от остальных лесами. Князь вздыхал, не помогли те леса от Батыя заслониться, не спасут и от других набежников. Он твёрдо знал, что против охочих до чужих жизней и добра помогают только меч да умение биться.

Снова зашёл у них разговор о том, чем грозит нападение немцев и чем они страшнее даже татар.

— Знаю, что Батыевы люди жгут и казнят почём зря всех, кто сопротивляется. Но они в веру свою не обращают. А для рыцарей все, кто не в их вере, поганые язычники, потому их или убить надо, или крестить по-своему.

Александр вздохнул:

— Знаю, что меня папа Григорий еретиком прозвал, велел первому голову рубить, если поймают. А хуже того, на костре жечь, как многих даже в Юрьеве и Копорье сжигали.

— Вот того и боюсь. Тяжёл гнёт насилия над телом, а над душой ещё тяжелее. Душу погубить, с чем человек останется?

— Отче, позволь спросить?

— Говори, сын мой, — Спиридон с лаской смотрел на молодого князя. Очень уж ему нравился Александр; если бы новгородцы сами не решили его заново просить на княжение, вышел бы на вече к вольному городу, сказал своё слово в защиту умного, хотя и молодого князя.