— Анна Глебовна тоже не робкого десятка, она тоже хлебнула лиха в плену у татар, — настаивала на своём Славомира, забыв про еду и питьё. — Сын Анны Глебовны, княжич Ярополк, пал доблестной смертью, защищая Переяславль-Залесский от Батыевой орды. Токмо за это Анна Глебовна должна быть вызволена нами из лап поганых мунгалов! Не все наши князья вели себя так отважно, как княжич Ярополк, поэтому недопустимо, чтобы его мать терпела лишения и унижения в неволе у татар. Слышите, недопустимо! — Славомира, разгорячившись, ударила кулаком по столу, опрокинув чашу с медовой сытой.

— Ладно, угомонись, красавица! — строгим голосом произнёс Иванко. — Сядь. Будь по-твоему, коль жива ещё Анна Глебовна, обменяем её на имовитую мунгалку.

Иванко вызвал своих гридней, повелев им привести пленную татарку в трапезную.

Дружинники расторопно исполнили повеление посадника.

Поскольку Чулуун была ранена в бок копьём, гридни усадили её на стул, а сами встали у неё за спиной на всякий случай. Лекари наложили повязку на рану Чулуун, было видно, что любые резкие движения доставляют пленной богатырше сильную боль.

Иванко и все его сотрапезники с нескрываемым любопытством воззрились на могучую пленницу, одетую в распашной, прилегающий в талии суконный халат тёмно-лилового цвета, имеющий с правой стороны разрез от талии до нижнего края подола. Широкие в проймах рукава этого чапана заметно сужались к запястьям. Халат был плотно запахнут на пленнице слева направо и стянут узким поясом. На левом боку чуть выше талии на халате темнело большое пятно засохшей крови и виднелась дыра от удара копьём. Длиной халат был чуть ниже колен, по бокам на нём имелись разрезы для езды верхом. На ногах у пленной богатырши были штаны из толстой ткани, заправленные в короткие сапоги, сшитые из волчьих шкур мехом наружу.

На вид раненой монголке было чуть больше двадцати лет. Она была довольно высока ростом и очень широка в плечах. Ширина её бёдер была заметно меньше ширины её плеч. Смуглое лицо пленницы имело форму заострённого книзу овала, у неё были довольно пухлые щёки и красиво очерченные алые уста, над которыми нависал несколько удлинённый тяжеловатый нос с широкими ноздрями. Нижняя часть носа выглядела слегка приплюснутой, из-за этого и тонкие крылья ноздрей выглядели чуть-чуть вдавленными. Узкие раскосые глаза пленницы были заметно вытянуты к вискам, а её тёмно-карие зрачки казались чёрными из-за густых, опущенных книзу ресниц. Иссиня-чёрные волосы монголки были заплетены в две косы, свисавшие ей на грудь. На лбу у неё была оставлена длинная густая чёлка, закрывавшая брови и почти достигавшая верхних век.

В глазах пленницы не было заметно страха или робости, она с невозмутимым видом разглядывала обширную трапезную и сидящих за столом людей, переводя свой настороженный взгляд с одного лица на другое.

Когда Яков заговорил по-монгольски, то пленница не сводила с него глаз, пока он не перестал говорить.

— Что ты ей наговорил? — Иванко взглянул на Якова.

— Сказал, что мы согласны обменять её на княгиню Анну Глебовну, пребывающую в стане Батыя, — ответил Яков, жуя лист квашеной капусты. — Мол, ей самой нужно выбрать посланца из числа пленников, который отправится к Батыю, чтобы обговорить с ним условия обмена.

— Чего же она молчит? — Иванко нетерпеливо кивнул на пленницу.

Яков пожал плечами.

В этот момент пленница что-то негромко произнесла, обращаясь к Якову.

— Она согласна на обмен, но сомневается, что Батый пойдёт на это, — перевёл Яков сказанное монголкой на русский язык.

— Попытка — не пытка, — проговорил Иванко. — Скажи этой басурманке, что ей придётся как-то разжалобить Батыя через своего посланца.

Яков вновь заговорил с пленницей, помогая себе жестикуляцией рук. Выслушав Якова, монголка согласно закивала головой.

— Спроси у неё, почто она взяла в руки оружие? Ведь это неженское дело, — обратилась к Якову Славомира, не спускавшая с пленницы своих пристальных глаз.

— Чулуун говорит, что в роду джуркин издавна существует такой обычай: когда мальчиков рождается мало, то за оружие берутся самые сильные и храбрые из девушек, дабы восполнить убыль в воинах, — пояснил Яков, выслушав ответ пленницы.

— Выведай у неё, много ли войска под стягами Батыя? — промолвил Яким Влункович, переглянувшись с Иванко.

— Под Торжком стоят пять туменов, а вся прочая татарская рать разыскивает полки князя Георгия, разделившись на три отряда, — сказал Яков, переводя на русский язык ответ монголки. — После всех понесённых потерь число воинов в туменах сильно сократилось, так что Батый имеет под Торжком чуть больше тридцати тысяч всадников.

— Что ж, скоро Батый не досчитается ещё многих воинов, — зловеще обронил Иванко, — ибо новоторов можно истребить, но покорить нельзя.

Когда догорела и обрушилась западная стена Торжка, то Батый преисполнился уверенностью в том, что следующий штурм этого непокорного городка завершится полной победой. Отправляя своих воинов на приступ за три часа до рассвета, Батый полагал, что Торжок будет взят с ходу и с малыми потерями, ведь на быстрый отпор у русов не хватит ни времени, ни сил. Дабы увеличить панику среди новоторов, Батый приказал своим военачальникам устроить в Торжке пожары, применив для этого сосуды с зажигательной смесью.

В ожидании гонцов с известиями о взятии города и о числе убитых и пленённых русов Батый нетерпеливо расхаживал по своей огромной юрте, наполненной ароматом от курящихся на угольях тонких сандаловых палочек. Этот обычай обкуривать жилище благовонным дымком от сжигаемых ароматических растений монголы переняли от китайцев и тангутов, покорив тех и других ещё во времена Чингисхана.

Едва в холодных небесах занялся багрово-розовый рассвет, а ожидаемые гонцы с победными известиями так и не прибыли, нетерпение Батыя переросло в усиливающееся раздражение. Батый то и дело выходил из юрты и вглядывался в клубы дыма, разносимые ветром над сосновым лесом, за которым находился взятый в осаду Торжок Батыю было ясно, что город объят пожарами, это означало, что его воины всё-таки ворвались на улицы Торжка. При этом Батый никак не мог взять в толк, почему так долго идут уличные стычки, почему этот жалкий городишко до сих пор не взят? Ведь подавляющий численный перевес был на стороне татарских отрядов!

Наконец примчался гонец на взмыленном коне, который, спрыгнув с седла и склонившись перед Саин-ханом, запинающимся от страха голосом сообщил ему, что доблестное татарское войско отступает от валов Торжка, понеся большой урон.

Спустя ещё какое-то время в ставке Батыя появились его братья — Орду-ичен, Берке и Тангут. Объятый злобой Батый выбежал из юрты, едва нукеры доложили ему о возвращении его братьев с поля битвы. Глядя на то, с каким виноватым видом эти трое спешиваются с коней, как они бредут к белому ханскому шатру, не смея поднять глаз, Батый нервно хлестал двухвостой плетью по голенищу своего сапога.

— О, великий Тэнгри, взгляни с небесных высот на этих храбрецов, которые не посрамили своё оружие и свои знамёна в сегодняшней битве с урусами! — с нескрываемой язвительностью воскликнул Батый, подняв руки к небу. — Эти доблестные витязи считают позором для себя отступать перед любым врагом, тем более перед защитниками Ак-Кермена, коих ничтожно мало! О небесный Отец, сейчас эти храбрецы поведают мне, как был взят ими Ак-Кермен, а его защитники вырезаны до последнего человека!

Опустив руки, Батый повернулся к своим братьям, которые стояли перед ним, глядя себе под ноги. Коренастый Орду-ичен то сжимал, то разжимал кулаки, он всегда так делал, когда чувствовал за собой вину и не знал, как оправдаться. Берке шумно вздыхал, топчась на месте. Тангут кусал нижнюю губу, то и дело поправляя на голове бронзовый бухарский шлем с пучком чёрной конской гривы на макушке.

— Ну, доблестные витязи, я жду, что вы скажете мне, — медленно и грозно произнёс Батый. — Этого же ждёт и бог Тэнгри.