Позади Батыя стояли его нукеры, слуги и старый шаман Судуй в длинном заплатном чапане, в башмаках с загнутыми носками, в высокой войлочной шапке, к которой было прикреплено множество длинных разноцветных верёвочек и лент, свисающих ниже пояса. В руках у старика Судуя был большой священный бубен.
Долгую молчаливую паузу наконец решился нарушить Орду-ичен, который проговорил, не глядя на Батыя:
— Брат, нам нечем порадовать тебя и бога Тэнгри. Наши воины ворвались в Ак-Кермен, запалив много домов, однако сломить сопротивление Урусов им не удалось.
— Брат, урусы дрались не на жизнь, а на смерть! — вставил Берке, подняв несмелый взор на Батыя. — Урусы вышли на сечу с нами все поголовно: мужчины, старики, женщины и дети.
— Да, брат, никто из урусов не отступал ни на шаг, — торопливо добавил Тангут. — Урусы нападали на наших воинов как разъярённые тигры! Много моих нукеров пало!
Замахнувшись плетью, Батый рванулся сначала к Тангуту, потом так же с занесённой плетью он подскочил вплотную к Берке. Тангут и Берке зажмурились, втянув голову в плечи.
— Урусы всегда дерутся как разъярённые тигры! Так было везде и всюду! — орал Батый на своих испуганных братьев, яростно потрясая плетью. — Так было в граде Резан и в граде Мушкаф, и в граде Кулом-Улуг, и в граде Кыркла... Однако все эти грады урусов были взяты приступом за пять-шесть дней. Огромный град Ульдемир был захвачен после двухдневного штурма! А под ничтожным Ак-Керменом мои тумены застряли уже на тринадцать дней! Это ли не позор!
Продолжая изливать на братьев свою злобу, Батый называл их трусами и никчёмными вояками.
— Китайцы и тангуты стрельбой из катапульт пробили и сожгли стены Ак-Кермена с двух сторон, сделав всё для того, чтобы этот городишко можно было взять голыми руками! — негодовал Батый, стуча рукоятью плети по металлическому шлему согнувшегося в поклоне Орду-ичена. — Но моим бездарным братьям не по силам даже это. Они позорно бежали, не выдержав сечи со стариками и женщинами! Какие вы чингизиды после этого! Ваш дед Чингисхан не доверил бы вам даже охрану обозных водоносов! — Батый толкнул в грудь Берке и огрел плетью Тангута. — Я презираю вас!
Резко развернувшись, Батый ушёл в свою юрту. Свита поспешно расступилась перед ним, согнувшись в поклоне.
Усевшись на парчовые подушки возле обложенного камнями очага, Батый стал смотреть на рыжие языки пламени, с треском пожиравшие берёзовые поленья. Слуги и служанки бесшумными тенями скользили по огромной юрте, занимаясь своими обычными повседневными делами, стараясь при этом не разговаривать и не приближаться слишком близко к погруженному в мрачные мысли Батыю.
Не прошло и часа, как начальник стражи Бадал, плечистый и кривоногий, вошёл в шатёр и сообщил Батыю, что с ним хотят говорить его двоюродные братья Менгу и Гуюк-хан.
— Пусть войдут, — не поворачиваясь к Бадалу, угрюмо обронил Батый. — Я готов выслушать их.
Бадал с поклоном удалился. По его молчаливому знаку из юрты также удалились и все слуги.
Менгу и Гуюк-хан вошли в Батыеву юрту в сопровождении темников Сукегая и Тохучар-нойона. Все четверо были в доспехах и шлемах, с саблями и кинжалами на поясе.
Усевшись на свёрнутый белый войлок в глубине юрты, Батый жестом руки позволил вошедшим военачальникам сесть на мягкие подушки возле очага. Покуда военачальники снимали тяжёлые шлемы, складывая их возле входа, и рассаживались вокруг очага лицом к Батыю, в ханскую юрту тем временем пожаловали ещё два гостя. Это были Батыев дядя Тэмугэ-отчигин и предводитель кешиктенов Субудай-багатур, старый и одноглазый. Эти двое, пользуясь особой милостью Батыя, уселись на почётные места справа от него.
Первым заговорил Гуюк-хан, как всегда, нервный и не сдержанный в словах.
— Мои воины, ворвавшись в Ак-Кермен, были в одном шаге от победы, но твои родные братья, о великий, всё испортили своей трусостью! — промолвил Гуюк-хан, взирая на Батыя своими раскосыми сердитыми глазами. — Сначала бросился удирать Тангут, не выдержав сечи с урусами, за ним последовали Берке и Орду-ичен. Когда натиск наших батыров ослаб из-за этих жалких трусов, то урусы смогли сплотиться и сбросить с крепостного вала отряды Менгу и Тохучар-нойона. Я сам с трудом смог вырваться из пекла сражения. Но несколько сотен воинов из тумена Сукегая погибли, окружённые злобными урусами в Ак-Кермене.
— О светлейший, ты должен наказать своих братьев за недостойное поведение в битве, — вставил Менгу, обменявшись взглядом с Гуюк-ханом. — По Ясе Чингисхана, надлежит...
— Я сам знаю, что говорится в Ясе о наказании для трусов! — раздражённо воскликнул Батый. — Не нужно мне лишний раз напоминать об этом!
Менгу почтительно опустил глаза, прижав к груди ладонь правой руки. Он был гораздо моложе Батыя и часто внимал его советам и наставлениям, Батый благоволил к Менгу, у которого в недалёком прошлом были трения с сыновьями великого хана Угэдея. После смерти отца Менгу к его матери посватался Гуюк-хан, старший сын Угэдея. Однако красивая и гордая Соркуктани-беки отказалась стать женой Гуюк-хана, несмотря на гнев великого хана Угэдея. От опалы Менгу и его брата Бучена спас Батый, приблизив их к себе. Под покровительством Батыя пребывала и Соркуктани-беки, мать Менгу и Бучена.
— Но это ещё не всё, о великолепный, — продолжил Гуюк-хан тем же недовольным тоном. — Из-за трусости твоих младших братьев в плену у русов оказалась сестра темника Сукегая. Урусы изъявили готовность выдать нам отважную Чулуун в обмен на русскую княгиню, подаренную тобой, о великий, твоему брату Тангуту. Я считаю, что Чулуун необходимо вызволить из плена, ибо она доблестно сражалась с врагами, в отличие от некоторых наших предводителей.
С Гуюк-ханом согласились Тохучар-нойон и Сукегай, воздав хвалу смелой Чулуун. Поддержал Гуюк-хана и Менгу, но лишь после того, как тот сердито зыркнул на него, принуждая тем самым высказать своё мнение.
— По той же Ясе Чингисхана ни о каком обмене пленными не может быть и речи после того, как враг проявил непокорность, отказавшись добровольно сложить оружие, — каменным голосом произнёс Батый. — Наше войско уже проявило слабость сегодня, бесславно отступив от Ак-Кермена. Если мы пойдём на обмен пленными, то урусы возгордятся ещё сильнее. Для меня это станет тяжким унижением!
— К этому унижению, о могучий, тебя подтолкнули не я, не Менгу, не темник Сукегай и не Тохучар-нойон, — сказал Гуюк-хан, дерзко взирая на Батыя. — В этом бесславии повинны Орду-ичен, Берке и Тангут. Коль доблестной Чулуун суждено умереть во вражеском плену, тогда и эти трое трусов должны поплатиться головой, как велит Яса Чингисхана.
— Я должен всё обдумать, — нахмурился Батый. Он указал на дверь небрежным жестом тонких белых пальцев. — Ступайте! Скоро вы узнаете моё решение.
Гуюк-хан стремительно поднялся с ворсистого цветастого ковра и, не отвесив полагающегося поклона, вышел из юрты, прихватив свой блестящий металлический шлем. За ним так же стремительно последовали Тохучар-нойон и Сукегай, тоже не поклонившись Батыю. Лишь Менгу, пятясь к дверям, почтительно склонил голову перед Батыем.
— Ну, что скажете? — с мрачной усмешкой обратился Батый к Субудаю и Тэмутэ-отчигину, едва тяжёлый войлочный полог закрылся за ушедшими четырьмя военачальниками. — Гуюк-хан наглеет просто на глазах! Глядя на него, задирают нос передо мной Тохучар-нойон и Сукегай. Менгу, которому я всегда доверял, похоже, тоже спелся с Гуюк-ханом!
— В чём-то Гуюк-хан прав, о светлейший, — мягким вкрадчивым голосом промолвил Тэмугэ-отчигин, поглаживая толстыми пальцами свою жидкую седую бородку. При этом он озабоченно покачивал своей круглой головой с двумя выбритыми залысинами и двумя тонкими косичками, ниспадавшими на плечи. — Если строго следовать Ясе, то сегодня должны покатиться по снегу головы многих трусов. В том числе и головы твоих братьев, о великий. — Заметив, как вздрогнул Батый, Тэмугэ-отчигин поспешно добавил: — Но Гуюк-хан намекает тебе, о прославленный, что если Чулуун будет вызволена из плена, тогда и трусы могут избежать секиры палача.
