Но если военные средства Венеции и были довольно значительны, ее внутреннее положение не позволяло ими воспользоваться. Как все одряхлевшие сословия, ее аристократия была разделена; у нее не оставалось ни общих интересов, ни общих побуждений. Высшая аристократия, раздававшая места и почести и располагающая значительными богатствами, обнаруживала меньше невежества, предрассудков и страстей, чем низшее дворянство; главным двигателем ее было честолюбие власти. Основная же масса дворянства, лишенная должностей, жившая пособиями, невежественная и буйная, обладала при этом вполне аристократическими предрассудками. Вместе с духовенством она возбуждала чернь, которая – как и во всех государствах, где средний класс недостаточно силен для этого, – находилась под ее влиянием. Эта чернь, состоящая из грубых, суеверных и полудиких моряков и рабочих, была способна на самые необузданные проявления бешенства. Среднее сословие, городское население, промышленники и торговцы, юристы, медики и прочие, как и повсюду, желали водворения гражданского равенства; они радовались прибытию французов, но не осмеливались громко выражать свою радость в виду простого народа, который, еще прежде чем революция успела бы совершиться, мог дойти до самых больших крайностей.
Ко всем этим внутренним несогласиям присоединялось еще другое, не менее опасное обстоятельство. Венецианскому правительству служили славонцы, грубые солдаты, чуждые венецианцам и часто враждебные им; они ждали только возможности пограбить, не имея в виду служить никакой партии.
Таково было внутреннее состояние Венеции. Знать, стоявшую у кормила правления, пугала мысль о борьбе с таким воином, как Бонапарт; хотя Венеция и могла выдержать осаду, но они с ужасом представляли ее бедствия и те крайности, которым могли предаться обе раздраженные партии и славонская солдатчина; главным же образом их страшили опасения за свое имущество в Терраферме, которое было секвестровано Бонапартом с угрозой окончательной конфискации. Они боялись и за пенсионы, которыми жило мелкое дворянство и которые могли быть потеряны, если бы, доведя борьбу до крайности, Венеция навлекла на себя революцию.
Аристократы думали, что, вступив в переговоры и согласившись с некоторыми изменениями, смогут спасти древние учреждения Венеции; сохранить в своих руках власть, обладание которой всегда обеспечено людям, с нею свыкшимся; и спасти свои земли, пенсионы мелкого дворянства и город от насилия и грабежа. Вследствие чего эти люди, не имевшие страстей ни своих предков, ни основной части дворянства, решили вступить в переговоры.
У дожа собрались влиятельные члены правительства: шесть советников дожа, три президента верховного суда, шесть знатных старшин, пять старшин Террафермы, пять старшин исполнительной власти, одиннадцать старшин, вышедших из советов, три главы совета десяти и три авогадора[30].
Это необыкновенное, даже противное обычаям собрание должно было приискать средства спасти Венецию, в которой царил ужас. У дожа [Людовико Манина], старика, ослабевшего от преклонных лет и тягот беспокойного правления, в глазах стояли слезы. Он сказал, что не убежден в возможности спокойно уснуть в своей постели в эту самую ночь. Каждый являлся со своим предложением. Один из участников предлагал подкупить
Бонапарта; но это сочли смешным и ни к чему не ведущим. Сверх того, венецианскому посланнику в Париже Квирини поручили сделать всё, прибегнуть даже к подкупу голосов в Директории, если это ему удастся. Другие предлагали защищаться, но это решение находили крайне неосторожным и достойным лишь вздорных и молодых голов.
Наконец, остановились на следующем мнении: предложить большому совету хотя бы изменить конституцию, дабы умерить гнев Бонапарта. Большой совет, составляемый обыкновенно из дворянства и представляющий всю венецианскую нацию, был созван. На него явилось 619 человек, то есть немного более половины всех участников. Внесенное предложение об изменении конституции было встречено глубоким молчанием. Этот вопрос уже обсуждался, и изменение конституции отложили до лучшего времени. На этот раз чувствовали, что такое оттягивание уже неуместно. Предложение дожа приняли 580 голосами; на основании его сенат должен был отправить для переговоров с Бонапартом двух комиссаров, которым поручалось обсуждать даже конституционные вопросы, подлежащие исключительно большому совету, с тем ограничением, однако, что их решения нуждаются в дальнейшей ратификации.
Оба комиссара отправились немедленно и нашли Бонапарта на берегу лагуны, у моста Маргеры. Он расставлял свои войска, а французские артиллеристы уже обменивались выстрелами с венецианскими канонирами. Комиссары передали Бонапарту решение большого совета. На минуту он, казалось, был поражен этим решением; но затем вновь принял суровый тон и сказал: «А три государственных инквизитора, а комендант Лидо? Арестованы ли они? Мне нужны их головы. Я не хочу слышать о переговорах до тех пор, пока французская кровь не будет отмщена. Ваши берега меня не устрашают; я нахожу их такими, какими предвидел. Через две недели я буду в Венеции. Ваше дворянство избегнет казни, только лишь если оно, как французские эмигранты, будет повсюду влачить нищенское существование».
Оба комиссара приложили все усилия, чтобы добиться отсрочки в несколько дней. Бонапарт предоставил им на то лишь двадцать четыре часа. Однако согласился приостановить военные действия на шесть дней, дабы венецианские комиссары могли прибыть к нему в Мантую с согласием большого совета на все предъявляемые им условия.
Удовлетворенный тем, что навел ужас на венецианцев, Бонапарт не желал на самом деле начинать военных действий, потому что видел трудности овладения лагуной и предвидел вмешательство Австрии. Согласно одной из статей прелиминариев Франция не должна была ничего предпринимать против Венеции без соглашения с Австрией. Если бы Бонапарт вступил в нее открыто, то в Вене стали бы жаловаться на нарушение договоренностей; ему было во всех отношениях выгоднее заставить Венецию саму открыть ему ворота. Довольный, он отправился в Мантую и Милан, не сомневаясь, что венецианцы скоро явятся к нему с полной покорностью.
Все члены правительства вновь собрались у дожа – выслушать донесение комиссаров. Более нельзя было противиться требованиям главнокомандующего; приходилось соглашаться на всё, потому что опасность с каждым днем делалась более грозной. Говорили, что буржуазия готовит заговор и хочет перерезать дворян, а славонцы ждут первого же случая, чтобы начать грабить город. Решили сделать большому совету новое предложение – согласиться на все требования генерала Бонапарта. Четвертого мая (13 флореаля) вновь собрали большой совет, который определил большинством в 704 голоса против 10 послать комиссаров и уполномочить их принять все условия Бонапарта. Вместе с тем решили немедленно начать судебное преследование против трех государственных инквизиторов и коменданта Лид о.
Снабженные новыми полномочиями комиссары последовали за Бонапартом в Милан – положить к его ногам горделивую венецианскую конституцию. Но шести дней было недостаточно: перемирие истекало раньше, чем они успели окончить переговоры. Между тем ужас в Венеции всё возрастал. Он дошел до такой степени, что коменданта лагуны уполномочили капитулировать перед французскими генералами, которым было поручено командование в отсутствие Бонапарта. Комендант должен был только оговорить независимость республики, неприкосновенность религии, обеспечение личной безопасности граждан и иностранных посланников, неприкосновенность общественной и частной собственности, банков, арсеналов и архивов. Однако от французских генералов смогли добиться продолжения перемирия, дабы дать время венецианским посланникам закончить переговоры с Бонапартом.
Арест трех государственных инквизиторов дезорганизовал венецианскую полицию. Влиятельные буржуа волновались, открыто выражали намерение свергнуть аристократическую власть и окружали поверенного в делах Франции Вильтара, горячего патриота, остававшегося в Венеции за отъездом из нее посланника Лаллемана, надеясь найти в его лице поддержку в осуществлении своих планов.
