Значительные улучшения предстояли в бюджете на год V. Как уже было сказано, бюджет разделили на две части: обыкновенные расходы в 450 миллионов и чрезвычайные в 550. Поземельный налог, доведенный до 250 миллионов, налог на роскошь в 50 миллионов, таможенные пошлины, гербовый сбор и канцелярские пошлины общей суммой до 150 миллионов должны были доставить 450 миллионов на обыкновенные расходы. Чрезвычайные должны были быть покрыты прежними недоборами налогов и взносами за национальные имущества. Впредь налог должен был взиматься звонкой монетой. Оставалось еще немного мандатов и ассигнаций, которые немедленно уничтожались и принимались в уплату недоборов только по курсу. Таким образом, окончательно прекратился беспорядок, царивший в бумажных деньгах. Обязательный заем был наконец завершен и едва доставил реальной ценности на 400 миллионов. Недоимки должны были быть окончательно выплачены до 6 декабря (15 фримера) текущего года. Для ускорения их взимания назначались экзекуции. Распорядились о составлении списков для немедленного взимания четверти налогов V года. Теперь оставалось разрешить вопрос, каким образом пустить в обращение национальные имущества, уже не имея возможности прибегнуть к бумажным деньгам.
Следовало еще получить последний, шестой взнос за национальные имущества, и решили ускорить этот платеж, потребовав от скупщиков письменных обязательств на срок, в который они должны были произвести взносы: обязательства эти обеспечивались самыми имуществами. С помощью этой меры могли получить более чем на восемьдесят миллионов обязательств, которые поставщики охотно принимали. Правительству более не доверяли, доверяли частным лицам; восемьдесят миллионов обязательств частных лиц имели ценность, какую никогда бы не имели бумаги, выпущенные и гарантированные правительством. На будущее определили взносы при продаже национальных имуществ следующим образом: десятая часть звонкой монетой, пять десятых ордерами, выданными министрами, или ассигновками, полученными подрядчиками, четыре десятых же – четырьмя обязательствами покупателей имуществ, обеспечиваемыми приобретаемой ими землей; каждый год следовало платить по одному из них.
Потеряв таким образом кредит, прибегали к кредиту частных лиц; будучи не в состоянии выпускать бумажные деньги, обеспечиваемые поземельным имуществом, требовали от приобретателей этого имущества таких же ценных бумаг, только с их личной подписью; наконец, подрядчикам, если они того желали, платили тоже землями.
Все эти распоряжения заставляли надеяться на усиление порядка в государственном хозяйстве и на поступление хоть части доходов. Для безотлагательных нужд военного министерства ему определили на месяцы, посвященные приготовлениям к новой кампании, сумму в 140 миллионов, из которых 33 должны были быть отнесены к обыкновенным расходам, а 27 – к чрезвычайным. Все статьи были обеспечены, и можно было ждать немедленных поступлений. Должностные лица получили содержание звонкой монетой; то же хотели сделать и в отношении владельцев рент, но, не имея пока возможности платить им металлическими деньгами, выдавали билеты на предъявителя, которые принимались в уплату наравне с ордерами министров и ассигновками.
Таковы были правительственные труды Директории в течение зимы года V (1796-го и 1797-го) и те средства, которые она изыскивала для войны следующего года. Прошлая кампания еще не была кончена, всё возвещало, что, несмотря на беспрерывные битвы в течение десяти месяцев, несмотря на морозы и снег, можно было еще ждать новых сражений. Эрцгерцог Карл во что бы то ни стало хотел захватить тет-де-поны Келя и Гюнингена, тем лишая французов возможности вернуться на правый берег. Директория, напротив, имела весьма основательные причины занять его, так как это помешало бы эрцгерцогу идти в Италию.
Эрцгерцог уже три месяца стоял перед фортом Кель. С той и другой стороны войска прославили себя геройской храбростью, а дивизионные генералы выказали большой талант маневрирования. Дезе в особенности обессмертил свое имя смелостью, хладнокровием и искусными распоряжениями при защите этого слабо укрепленного форта. Образ же действий обоих главнокомандующих далеко нельзя было одобрить настолько же. Моро упрекали в том, что он не воспользовался своими значительными силами и не вышел на правый берег против осаждающей армии. Эрцгерцога осуждали, в свою очередь, за то, что он потратил столько усилий на предмостное укрепление.
Моро сдал Кель 9 января 1797 года (20 нивоза года V); это была несущественная потеря, а продолжительное сопротивление французов лишь доказывало прочность рейнской границы. Войска пострадали мало. Моро воспользовался этим временем для усовершенствования их организации; его армия теперь представляла собой великолепное зрелище. Армия Самбры-и-Мааса, перешедшая под командование Бернонвиля, не использовалась в течение последних месяцев, но отдохнула, укрепилась многочисленными отрядами, прибывшими из Вандеи, и получила знаменитого Гоша. Директория, хоть и не владела Майнцем и потеряла Кель, все-таки могла считать положение Франции на Рейне достаточно прочным.
Австрийцы, со своей стороны, гордились взятием Келя и направили теперь усилия на Гюнингенский тет-де-пон. Но все устремления императора и его министров были главным образом обращены на Италию. Деятельность администрации по усилению армии Альвинци была поистине чрезвычайной. Венский гарнизон направили в Тироль. Население столицы, преданное императорской династии, прислало 4 тысячи человек, которые составили отряд Венских волонтеров. Императрица подарила им знамя, вышитое ею собственноручно. В Венгрии произвели новый набор, с Рейна также забрали несколько тысяч солдат. Благодаря такой заслуживавшей всех похвал активности армия Альвинци была усилена 20 тысячами человек и доведена до 60 тысяч. Армия отдохнула и реорганизовалась; хотя она и имела в своих рядах некоторое число рекрутов, но большей частью состояла из закаленных солдат. Отряд Венских волонтеров состоял из молодых людей, которые хоть и были неопытны, но принадлежали к хорошим семействам, были одушевлены возвышенными чувствами, весьма преданы императору и готовы выказать высокую храбрость.
Австрийцы связались с папой и побудили его упорствовать против угроз Бонапарта. Для командования его армией послали Колли и нескольких других офицеров, советуя папе двинуть войска насколько можно ближе к Болонье и Мантуе. Вурмзера известили о прибытии близкой помощи и приказали не сдаваться, а в крайнем случае – пробиться из Мантуи со всеми войсками и броситься через легатства и владения Рима на соединение с папской армией. Весьма хорошо составленный, план этот мог удаться, поскольку был рассчитан на такого храброго генерала, как Вурмзер. Старый маршал по-прежнему упорно держался в Мантуе, хотя гарнизон его довольствовался только засоленной кониной и полентой.
Бонапарт готовился к последней схватке, которая должна была навсегда решить участь Италии. Он действительно был болен застарелой и дурно излеченной чесоткой, которую получил в Тулоне, собственноручно заряжая орудие. Эта малоизвестная болезнь, вместе с неслыханными трудами кампании, сильно его ослабила. Бонапарт едва сидел верхом; его щеки впали и посинели, он был крайне худ; только взор его, по-прежнему живой и проницательный, показывал, что душевный пламень всё еще не угас. Телосложение Бонапарта составляло странный контраст с его гением и репутацией, весьма занимавший солдат, любивших, при всей привязанности к нему, немного подшутить над своим генералом. Но в этом упадке сил Бонапарта поддерживали его необыкновенные страсти; они возбуждали в нем энергию и бдительность, ничего не упускавшую из виду.
Он начинал, по его собственному выражению, войну против воров. В Италию набежали интриганы всякого рода, чтобы захватить должности при армии и пользоваться богатствами этой прекрасной страны. Между тем как в рейнских армиях царствовала простота и бедность, в Итальянской распространилась роскошь, которая равнялась славе армии. Солдаты, хорошо одетые и довольствуемые, благосклонно принимаемые прекрасными итальянками, наслаждались жизнью и жили в изобилии. Офицеры и генералы начинали приобретать серьезные состояния. Поставщики армии распространяли эту скандальную роскошь и покупали плодами своего лихоимства ласки красивейших женщин. Страсти были не чужды натуре Бонапарта, но в настоящее время им владела лишь одна – жажда славы; он жил скромно и воздержанно и искал отдохновения только в обществе нежно любимой супруги, прибывшей в его главную квартиру. Раздраженный беспорядками в управлении армией, он входил во все мельчайшие подробности, сам проверял хозяйственные операции, обличал и безжалостно преследовал лихоимство чиновников. Главным образом он упрекал их за отсутствие храбрости и оставление армии во время опасности. Он напоминал Директории о необходимости назначать людей испытанной энергии и требовал учредить совет, который, пользуясь правами присяжных, мог бы по одному нравственному убеждению наказывать проступки, не доказанные формально. Бонапарт охотно прощал своим солдатам и генералам наслаждения, которые не вредили их военной доблести, но не терпел людей, обогащавшихся за счет армии и не служивших ей своими подвигами или трудами.
