Кроме раздоров по вопросу о финансах, открылась еще и другая причина для недовольства. Уже поднимались возражения против некоторых статей закона 19 фрюктидора, позволявших Директории закрывать клубы и запрещать газеты путем простого постановления. Решили выработать проект закона касательно печати и общественных собраний, чтобы изменить закон 19 фрюктидора и отнять у Директории это произвольное право. Восставали также против права ссылать подозрительных священников и вычеркивать из списка эмигрантов. Казалось, сами патриоты хотели отнять у Директории диктатуру, гибельную лишь для их противников.
Начали в середине июня (в последних числах прериаля) с обсуждения закона о печати и общественных собраниях. Сторонники Директории, из которых главными были Шенье, Бальель, Крезе-Латуш и Лекуантр-Пюираво, утверждали, что хотя права, присвоенные Директории законом 19 фрюктидора, и были опасны в обыкновенное время, но при настоящих обстоятельствах без них никак нельзя обойтись. Не в минуту крайней опасности, говорили они, следует ослаблять силу правительства; права, данные ему на следующий день после 18 фрюктидора, необходимы ему ныне не против роялистской фракции, но против фракции анархистов, не менее опасной, чем первая, и втайне с ней солидарной. Ученики Бабёфа, прибавляли они, появляются повсюду и грозят республике новыми покушениями на общественное спокойствие.
Патриоты, которых в Совете пятисот было весьма много, отвечали на речи сторонников Директории с обычной пылкостью. Нужно, говорили они, вызвать во Франции сотрясение и возвратить ей энергию 1793 года, которую Директория окончательно удушила, подавив страну. Весь патриотизм погаснет, если не откроют клубы и не возвратят слово патриотическим газетам. «Напрасно, – прибавляли патриоты, – нас обвиняют, напрасно делают вид, что опасаются покушений с нашей стороны. Что же на самом деле совершили столь обвиняемые патриоты? Вот уже три года, как их убивают, изгоняют, лишают отечества, и всё это в республике, основанию которой они содействовали и которую защищали. В каких преступлениях можете вы упрекать их? Восстали ли они против реакционеров? Нет. Вы говорите, что они отличаются крайним образом мыслей и запальчивостью; пусть так. Но разве это преступления? Да, они говорят, даже кричат, если хотите, но не убивают ежедневно».
Члены конституционной оппозиции выражались иначе. Естественно, они были умеренны, сохраняли тон сдержанный, но горький и наставительный. По их мнению, следовало обратиться к слишком уже пренебрегаемым принципам и возвратить свободу печати и общественных собраний. Фрюктидорская опасность могла на время оправдать диктатуру Директории, но как последняя воспользовалась этой диктатурой? Стоит только спросить об этом партии, и вы услышите ясный ответ. Люди с самыми различными взглядами, роялисты, патриоты, конституционалисты сходились в том, что Директория злоупотребляла своим могуществом. Такое согласие между людьми, столь несходными в своих чувствах и целях, не оставляло сомнения, и Директория была осуждена. Все объединились и заставили отменить статьи закона 19 фрюктидора, относящиеся к газетам и общественным собраниям; что было весьма важной победой, так как должно было повлечь за собой сплочение всех якобинцев и полный простор для нападок на правительство в печати.
Волнение возросло к середине июня. Самые зловещие слухи распространялись повсюду. Новая коалиция решила прибегнуть к обычной тактике мелких придирок, которую в представительном правлении использует оппозиция, чтобы принудить правительство к отставке. Затруднительные и беспрестанно повторяемые вопросы, угрозы, обвинения – всё было пущено в дело. Средства эти столь естественны, что и без практики представительного правления сам инстинкт партий подсказывает их немедленно.
Комиссия расходов, государственных средств и военных действий, учрежденная в Совете пятисот для исследования этих предметов, собралась и составила послание в адрес Директории. Буле де ла Мёрту поручили составить доклад, который он и представил 3 июня (15 прериаля). По его предложению Совет пятисот обратился к Директории с просьбой сообщить причины внутренних и внешних опасностей, угрожавших республике, а также средства для их отражения. Запросы подобного рода не имеют другого действия, кроме признания в бедствиях, и еще более компрометируют правительство. Мы повторим: правительство должно иметь успех; принудить его признаться в своей неудаче – значить принудить его к гибельному признанию.
Получив вышеупомянутое послание, Директория решила дать на него обстоятельный ответ, в котором предполагала последовательно начертать весь ход событий и тех мер, к которым она прибегла и надеялась еще прибегнуть, чтобы избавить Францию от кризиса. Подобный ответ требовал содействия всех министров, дабы каждый мог представить свой доклад. Для составления его нужно было по меньшей мере несколько дней, что, однако, вовсе не входило в виды советов; их не интересовало состояние Франции, им нужны были лишь признания. По этой причине, выждав несколько дней, три комиссии, предложившие послания, подали новое предложение. Депутат Пулен де Гранпре 16 июня (28 прериаля) предложил Совету пятисот объявить свои заседания непрерывными до тех пор, пока Директория не ответит на послание от 3-го числа. Предложение было принято. Пятьсот сообщили старейшинам о своем решении и пригласили последовать их примеру, что и было сделано: старейшины объявили свои заседания непрерывными. Три комиссии, вследствие многочисленности членов, были заменены одною, из одиннадцати лиц; на нее было возложено внесение мер, какие требовались обстоятельствами.
Директория, в свою очередь, отвечала, что объявляет свои заседания непрерывными с целью поторопить доклад, которого от нее требовали. Понятно, какое волнение должно было вызвать подобное решение. По обыкновению, распускали самые зловещие слухи: противники Директории говорили, что она замышляет новый государственный переворот и хочет распустить советы; сторонники, напротив, отвечали, что все партии составили коалицию с целью насильственного ниспровержения правительства. Ни о чем подобном не думала тогда ни та, ни другая сторона. Коалиция оппозиций желала единственно отставки трех старых директоров, и, кажется, наконец нашли средство достичь этой цели. Согласно конституции, директора можно было выбрать только по истечении по меньшей мере года со времени, когда он в качестве кандидата заседал в законодательном корпусе. Трельяр, уже тринадцать месяцев заседавший в Директории, вышел из законодательного корпуса 30 флореаля года V, а директором был назначен 26 флореаля года VI; так что для предписанного срока недоставало четырех дней. Это был не более чем повод, так как такое отступление покрывалось молчанием, сохраняемым в течение двух сессий, и, кроме того, назначение самого Сийеса подпадало под тот же случай. Однако комиссия одиннадцати немедленно предложила признать назначение Трельяра недействительным, что и состоялось того же 16 июня (28 прериаля).
Трельяр был в чем-то жесток и горяч, но твердость его характера не равнялась суровости его манер; он был готов уступить. Совсем не таково было настроение Ларевельера; этот честный и бескорыстный человек, тяготившийся своими обязанностями, принявший их единственно из чувства долга, ежегодно искренне желавший, чтобы ему выпал жребий выйти из Директории, не желал уходить в отставку по принуждению партий. Он настаивал, что увольнения старых директоров желают лишь для уничтожения конституции; что Сийес, Баррас и семейство Бонапарт стремятся к той же цели, руководимые разными видами, одинаково пагубными для республики. В этом убеждении Ларевельер не желал, чтобы старые директоры оставляли свои места. Он побежал к Трельяру и просил его сопротивляться. «С Мерленом и мною, – сказал он, – вы образуете большинство, и мы откажемся исполнить это определение законодательного корпуса как незаконное, мятежное, вырванное влиянием партии». Трельяр не посмел последовать этому мнению и немедленно послал Совету пятисот свою отставку.
