К большому счастью, Суворов, слыша позади себя пушки Моро, прекратил преследование Макдональда. Моро, которому непреодолимые препятствия помешали выступить ранее 18 июня, дебушировал наконец из Нови, бросился на Бельгарда, разбил его и захватил около трех тысяч пленных. Но этот поздний успех был бесполезен и не имел другого итога, кроме создания помехи Суворову.
Итак, это соединение, от которого ждали таких больших результатов, привело лишь к кровавому поражению; оно вызвало между французскими главнокомандующими пререкания, которые недостаточно разъяснены и до сих пор. Военные упрекают Макдональда за его долгую остановку в Тоскане, за слишком растянутый марш его дивизий; за то, что в день сражения он стремился обойти оба неприятельских крыла, а не направил главное усилие на левое крыло; что он слишком удалился от гор, чем помешал Лапуапу прийти к нему на помощь из Боббио; наконец, что важнее всего, он слишком поторопился дать сражение, как будто хотел один присвоить себе честь победы. Одобряя искусно рассчитанный план Моро, военные упрекали его лишь в одном, что он из уважения к старому товарищу не взял на себя непосредственного командования обеими армиями, а главное, что не командовал лично на Треббии.
Справедливы или нет эти упреки, несомненно, что план Моро, если бы был исполнен в точности, спас бы Италию. Она была окончательно потеряна сражением при Треббии. К счастью, Моро еще был там, чтобы собрать остатки и помешать Суворову воспользоваться своим громадным преимуществом. Кампания открылась лишь за три месяца перед тем, и везде, кроме Швейцарии, мы терпели поражения. Сражением при Штокахе мы теряли Германию; сражения при Маньяно и Треббии отняли у нас Италию. Только Массена, твердый как скала, еще занимал Швейцарию вдоль горной цепи Альбис. Не следует, однако, забывать о том, что среди этих жестоких поражений храбрость наших солдат была столь же непоколебима, как и в лучшие дни побед; что Моро оставался одновременно и великим гражданином, и великим полководцем, и помешал Суворову одним ударом уничтожить наши итальянские армии.
Эти последние несчастья дали новое оружие врагам Директории и возбудили против нее усиленные возражения и брань. Страх вторжения начинал овладевать умами. Южные и альпийские департаменты, первыми рискующие в случае вторжения австро-русских войск, волновались больше всех. Города Шамбери, Гренобль и Оранж послали в законодательный корпус адресы, произведшие самое сильное впечатление. Они заключали в себе несправедливые упреки, уже два месяца бывшие у всех на устах; по-прежнему упоминали о грабеже завоеванных стран, воровстве компаний, нищете армий, о министерстве Шерера и его командовании, о несправедливости, допущенной в отношении Моро, и аресте Шампионне и прочее, и прочее. «Зачем, – говорилось в адресах, – верные конскрипты были принуждены возвращаться к своим очагам вследствие нищеты, в которой их оставляли? Отчего все мошенничества оставались безнаказанными? Для чего неспособный Шерер, на которого Гош указывал как на изменника, так долго оставался в военном министерстве? Почему ему позволили довершить как главнокомандующему те несчастья, которые он подготовил в звании министра? Почему имена, любимые победою, были заменены неизвестными? За что обвиняют победителя Рима и Неаполя?..»
Адресам этим выпала честь произвести впечатление, удостоиться почетного отзыва и отсылки в Директорию. Такой прием уже достаточно показывал расположение обоих советов: отношение не могло быть худшим. Конституционная оппозиция соединилась с оппозицией патриотов. Одна, составленная из честолюбцев, желавших нового правительства, и лиц, имеющих влияние и жаловавшихся, что их мнения и рекомендации недостаточно хорошо принимаются; и другая, составленная из патриотов, исключенных из законодательного корпуса или принужденных молчать вследствие закона 19 фрюктидора, – обе они равно желали гибели существующего правительства. Они говорили, что Директория в одно и то же время и дурно управляет Францией, и дурно защищает ее; что она насилует свободу слова, свободу печати и общественных собраний. Они объявляли Директорию одновременно и слабой, и агрессивной; готовы были даже дойти до 18 фрюктидора и сказать, что, не уважив законы в этот день, правительство уже не может призывать их на свою защиту.
Назначение Сийеса в Директорию было одним из главных побуждений к подобным настроениям. Призвать в правительство человека, который не переставал считать неудовлетворительной конституцию и на этом уже основании отказывался быть директором, значило фактически возвещать, что желают революции. Самое согласие Сийеса, в котором сомневались вследствие его прежних отказов, еще более подтверждало это предположение.
Вокруг Сийеса группировались всякого рода недовольные, желавшие перемен. Сийес не был искусным главой партии, у него не хватало для этого ни характера, уступчивого и смелого, ни даже честолюбия; вокруг него собирались вследствие его репутации. Знали, что он находил дурным всё в конституции и правительстве, и около него толпились, как бы приглашая всё переменить. Баррас, сумевший устроить так, что ему прощалось долгое пребывание в Директории, сблизился с Сийесом, подло предавая своих сотоварищей. Вокруг этих-то двух лиц и собирались все враги Директории. Эта партия искала поддержки в каком-нибудь молодом генерале, считавшемся, как и многие другие, жертвой правительства. Ее выбор пал на подававшего большие надежды Жубера, что к тому же оправдывало его положение, так как после отставки он оставался без назначения. Ему предстояло вступить в родство с Семонвилем вследствие брака с девицей Монтолон. Жубера познакомили с Сийесом поближе, назначили его командующим 17-м военным округом, то есть Парижем, и пытались сделать главою новой коалиции.
Еще не думали ни о каких переменах; сначала хотели только завладеть правительством и спасти Францию от вторжения; конституционные же проекты откладывали до того времени, когда минуют все опасности. Первое, чего нужно было достичь, – удаления членов старой Директории. Сийес состоял в ней только две недели; как мы видели, Баррас спасся от бури; вся ненависть обрушилась на Ларевельера, Мерлена и Трельяра, нисколько не повинных в том, в чем упрекали правительство.
У этих троих всё еще было большинство в Директории. Они решили оказывать самое большое внимание Сийесу, прощать ему даже его дурное расположение духа, чтобы не увеличивать затруднительности положения личными несогласиями, какие могли бы возникнуть в любой момент. Но Сийес был недоступен; он всё находил дурным и в этом не кривил душой, так как таково было его убеждение; при этом самый тон его заявлений доказывал, что он не желает вступать в соглашение с товарищами для искоренения зла.
Пристрастившийся к тому, что видел в стране, откуда приехал, Сийес не переставал говорить:
– В Пруссии это делается не так.
– Так научите же нас, – отвечали ему товарищи, – как это делается в Пруссии; просветите нас вашим мнением, помогите нам поступать как следует.
– Вы меня не поймете, – возражал Сийес, – бесполезно говорить, поступайте так, как привыкли.
В то же время со стороны советов нападения следовали одно за другим. Уже началась открытая рознь во взглядах на финансы. Нищета, как было сказано, происходила от двух причин: медленности поступлений и дефицита в предполагаемых доходах. Из 400 миллионов, на которые были даны ордера на покрытие уже сделанных издержек, поступило едва 210 миллионов. Дефицит в смете доходов, по мнению Ревбеля, простирался до 67 и даже 75 миллионов. А поскольку цифры дефицита оспаривались, Ревбель дал депутату Женисьё формальное опровержение в «Мониторе» и цифрами доказал то, что утверждал прежде устно. Но в известные минуты доказательства не служат ничему. Министра и правительство не переставали осыпать бранью; не переставали повторять, что они разоряют государство и требуют новых сумм, только чтобы доставить случай к новым мошенничествам.
Тем не менее сила очевидности вынуждала согласиться на увеличение доходов. Недостаточно было только утвердить налоги, нужно было обеспечить их поступление, а новые законы по этому поводу изданы не были. Министр торопил с обсуждением, но обсуждение беспрестанно откладывали, а на настояния отвечали криками об измене, воровстве и прочем.
