Территория Франции и новых республик вдавалась в феодальную Европу самым опасным для поддержания мира образом. Между Францией и ее новыми провинциями Савойей и Цезальпинией находилась вполне феодальная, хотя и республиканская Швейцария. Пьемонт, подписавший союзный договор с Францией, располагался между Францией, Цизальпинией, Савойей и Лигурией. Цизальпиния и Лигурия окружали Парму и Тоскану и могли будоражить Рим и Неаполь. Директория рекомендовала своим агентам самую большую сдержанность и воспретила подавать демократам какие-либо надежды. Посланники в Пьемонте, Тоскане, Риме и Неаполе получили приказания демонстрировать самое дружеское расположение в отношении государей, при которых состояли. Они должны были заверить, что нисколько не в намерениях Директории распространять революционные начала, что впредь она ограничится лишь удержанием республиканской системы там, где последняя установилась, но не будет стараться ее распространить в державах, которые будут вести себя честно в отношении Франции.
Намерения Директории были искренни и благоразумны. Она, без сомнения, желала революции успеха, но не должна была более содействовать ему вооруженной рукой. Впредь надлежало действовать так, чтобы, если революция и возникнет в каком-либо государстве, нельзя было приписать Франции деятельного в ней участия. К тому же Италия была наполнена государями, родственниками или союзниками великих держав – вредить им, не подвергая себя опасности большой войны, было невозможно. Австрия не замедлила бы вступиться за Тоскану, Неаполь и даже, может быть, Пьемонт; Испания, несомненно, вступилась бы за герцога Пармского.
Таковы были инструкции Директории; но нельзя управлять страстями, особенно любовью к свободе. Могла ли Франция воспрепятствовать переписке французских, лигурийских и цизальпинских демократов с демократами пьемонтскими, тосканскими, римскими и неаполитанскими, в которой первые вдыхали в последних жар своих убеждений, поощрений и надежд? Они говорили, что политика препятствует французскому правительству явно вмешиваться в революции, но как только они будут совершены, французы окажут им свое покровительство, и нужно просто иметь смелость их начать.
Волнение царило в итальянских государствах. Количество арестов увеличивалось, а наши посланники ограничивались лишь ходатайствами за лиц, несправедливо преследуемых. В Пьемонте аресты были многочисленны, но ходатайства Франции выслушивались часто. Тоскана тоже соблюдала достаточную умеренность. В Неаполе также имелся разряд людей, разделявших новые мнения, но двор, столь же кровожадный, сколь и безумный, боролся с ними с помощью оков и пыток. Наш посланник Труве терпел всяческие унижения; его сторонились как зачумленного, неаполитанцам запрещалось с ним видеться, он даже не мог найти себе врача. Отправляли в тюрьмы тех, кто имел сношения с французским посольством или носил короткие и не напудренные волосы. Письма французского посланника перехватывали, распечатывали и удерживали в неаполитанской полиции в течение десяти или двенадцати дней. Французов убивали. Даже во время своего пребывания в Италии Бонапарт едва мог сдерживать ярость неаполитанского двора; можно себе представить, на что последний оказался способен во время его отсутствия. У французского правительства имелось достаточно сил наказать этот двор; но в видах сохранения общего мира директоры рекомендовали Труве соблюдать умеренность, ограничиваться представлениями и стараться воздействовать с помощью убеждения.
Ближе всех к падению подошло папское правительство. Не его вина, что ему пришлось защищаться; тут также производились аресты, но старый папа, гордость которого была сломлена, и неискусные кардиналы с трудом могли поддержать расшатанное государство. Подстрекательствами цизальпинцев уже поднялась Анконская мархия и образовала Анконитанскую республику. Оттуда демократы раздували возмущение по всему государству. Сторонников у них было немного, но их поддерживало общее недовольство. Папское правительство потеряло в глазах народа свой внушительный блеск с того времени, как контрибуции, наложенные в Толентино, заставили его отдать даже драгоценные камни и мебель Святого престола. Новые налоги, бумажные деньги, терявшие около двух третей своей ценности, отчуждение пятой части церковных имуществ возбудили неудовольствие во всех классах, даже в самом духовенстве. Римская знать, довольно близко знакомая с европейским просвещением XVIII века, уже громко роптала против слабого, ни к чему не способного правительства, утверждая, что светской власти римских пап уже пора перейти из рук невежественных, неспособных, чуждых знания жизни холостяков в руки практичных и знакомых со светом граждан. Таким образом, настроение народа было малоблагоприятным. Однако демократы оставались немногочисленными; кроме того, против них были предубеждены в связи с вопросом о религии, считая их врагами таковой.
Волновались также французские художники в Риме; но Жозеф Бонапарт[35] старался сдерживать их; он говорил, что у них нет достаточных сил для решительных шагов и они только погубят себя и бесполезно скомпрометируют Францию; что, наконец, он их не поддержит и оставит переносить последствия своей неосторожности. Тем не менее 26 декабря 1797 года (6 нивоза) они предупредили Жозефа о предстоявшем движении. Тот выслушал их и пригласил оставаться спокойными, однако они не поверили французскому посланнику. Тактика руководителей революции состояла в том, чтобы осмелиться на всё и заставить Францию ввязаться вопреки ее желанию.
И в самом деле, 28 декабря мятежники собрались для попытки восстания, но, рассеянные папскими драгунами, уже скоро искали убежища в управлении французского посланника и под аркадами палаццо Корсини, где он жил. Жозеф прибыл немедленно, с несколькими французскими военными и генералом Дюфо, молодым и подающим надежды офицером Итальянской армии. Он хотел стать посредником между папскими войсками и инсургентами, во избежание резни; но, не уважая его звания, папские войска открыли огонь и убили несчастного Дюфо прямо рядом с Жозефом. Этот молодой человек должен был жениться на свояченице последнего. Смерть его произвела необыкновенное впечатление. Многие иностранные посланники явились к Жозефу, особенное же внимание проявил испанский посланник Азара. Только римское правительство в течение четырнадцати часов не посылало никого к послу Франции, хотя тот и не переставал писать правительству в течение всего дня. Жозеф в негодовании потребовал паспортов; ему их выдали, и он немедленно отправился в Тоскану.
Всем было ясно, что папское правительство могло предупредить эту сцену – ее предвидели в Риме уже за два дня, но хотели дать ей обнаружиться, чтобы преподать демократам строгий урок. А затем, в смятении, правительство не сумело принять нужных предосторожностей – предупредить нарушение международного права и покушение на французское посольство. В Цизальпинии тотчас же возникло против Святого престола крайнее раздражение, а Итальянская армия громко требовала, чтобы ее вели на Рим.
Директория находилась в затруднительном положении: в папе она видела духовного главу партии, враждебной Революции; с другой стороны, лишить власти римского первосвященника было большим искушением, несмотря на опасность оскорбить тем державы и вызвать их вмешательство. Однако каковы бы ни были соображения, удерживавшие от неприязненного решения, революционные страсти восторжествовали, и Директория приказала генералу Бертье, главнокомандующему в Италии, идти на Рим. Надеялись, что падение папской власти не вызовет никакого вмешательства извне, так как папа не являлся ни родственником, ни союзником какого-либо двора.
Велика была радость всех республиканцев, когда 10 февраля 1798 года (22 плювиоза) Бертье подошел к древней столице мира, в которую не входили еще до сих пор республиканские армии. Наши солдаты остановились в виду древнего и великолепного города. Посол Азара, постоянный посредник всех итальянских держав, прибыл в главную квартиру для заключения конвенции. Замок Святого Ангела был сдан французам на естественном между цивилизованными народами условии уважать богослужение, общественные учреждения, частных лиц и собственность. Папу в Ватикане не тронули, Бертье же вступил в Капитолий через Народные ворота, как древние римские триумфаторы.
