К полуночи Ожеро расположил все войска гарнизона вокруг дворца и придвинул вплотную к стенам многочисленную артиллерию. Полное спокойствие царило в Париже; слышались только шаги солдат и стук колес орудий. Нужно было без выстрела отнять у гренадеров занимаемые ими посты. К часу ночи Рамелю приказали явиться к военному министру. Он отказался, угадав, в чем дело, побежал разбудить инспектора Ровера, который не хотел верить опасности, а затем поспешил в казармы своих гренадеров, чтоб поставить под ружье резерв. Около четырехсот человек занимали разные посты в Тюильри; в резерве оставалось восемьсот гренадеров. Резерв был немедленно вызван и выстроен в саду Тюильри; полный порядок и величайшее спокойствие царили в рядах гренадеров.
Около десяти тысяч линейных войск занимают окрестности дворца и готовы захватить его. Холостой выстрел к трем часам утра должен послужить сигналом. Командиры колонн подходят к разным постам. Посланный от Ожеро офицер предъявляет Рамелю приказ очистить Пон-Турнан, разводной мост между садом и площадью Людовика XV; но Рамель отказывается. Полторы тысячи человек появляются перед постом, и гренадеры, большая часть которых подкуплена, сдают его. То же происходит и на других постах. Все выходы из сада и с площади Карусель сданы, и во дворец со всех сторон проникают многочисленные пехотные и кавалерийские отряды. Двенадцать пушек с полной упряжью направлены на замок. Остается лишь выстроенный и готовый к бою резерв гренадеров под личным предводительством Рамеля. Часть гренадеров готова выполнить свой долг; другая, уже подготовленная агентами Барраса, расположена, напротив, соединиться с войсками Директории. В рядах поднимается ропот.
– Мы не швейцарцы! – кричат несколько голосов.
– Я был ранен 13 вандемьера роялистами, – говорит один из офицеров, – и не хочу сражаться за них 18 фрюктидора.
Неповиновение начальнику распространяется среди гренадеров, Бланшар возбуждает его словами и самим своим присутствием. Комендант Рамель все-таки собирается исполнить свой долг, но в это время получает приказ из залы инспекторов не открывать огня. Тогда же прибывает Ожеро во главе многочисленного штаба.
– Комендант Рамель, – говорит он, – признаете ли вы меня начальником 17-го военного округа?
– Да, – отвечает Рамель.
– Тогда, в качестве вашего начальника, я приказываю вам отправиться под арест.
Рамель повинуется, но всё же получает несколько оскорблений от якобинцев, находившихся в штабе Ожеро; тот освобождает Рамеля от них и велит отправить в Тампль.
Стук пушек и окружение замка поднимают на ноги всех. Бьет пять часов утра. Члены комиссий спешат явиться в залу. Они окружены и не могут и дальше сомневаться в присутствии опасности. Рота солдат, поставленная у двери, получает приказ впускать всех, кто явится с пропуском депутата, и не выпускать никого. Депутаты видят своего сотоварища Дюма, который спешит к месту событий, но успевают бросить ему через окно записку, дабы предупредить об опасности и посоветовать спасаться.
Ожеро отбирает шпаги у Пишегрю и Вилло и отправляет их обоих в Тампль, так же как и многих других депутатов, захваченных в зале инспекторов.
В тот момент, когда эта часть заговора приводилась в исполнение против советов, Директория поручила офицеру с отрядом захватить Карно и Бартелеми. Карно, предупрежденный вовремя, успел бежать из своей квартиры, и ему удалось уйти через калитку Люксембургского сада, от которой у него был ключ. Что же касается Бартелеми, его застали дома и арестовали. Этот арест был весьма сложным моментом для Директории. За исключением Барраса, все директоры были рады бегству Карно; они желали, чтобы то же сделал и Бартелеми, и открыто предложили ему бежать. Бартелеми отвечал, что согласен, если его не скрываясь и под своим именем отправят в Гамбург; директоры не могли на это согласиться: предлагая ссылку для многих членов законодательного корпуса, они не могли с такой благосклонностью отнестись к одному из своих товарищей. Бартелеми был препровожден в Тампль; он прибыл туда в одно время с Пишегрю, Вилло и депутатами, захваченными в комиссии инспекторов.
Было восемь часов утра: многие предупрежденные депутаты желали мужественно явиться на свой пост. Президент Совета пятисот Симеон и президент Совета старейшин Лафон-Ладеба добрались до своих еще не запертых зал и могли занять кресла в присутствии нескольких депутатов. Но к ним явились офицеры с приказанием удалиться. Они удалились к одному из депутатов, где наиболее храбрые задумали новую попытку. Депутаты решили собраться снова, пройти Париж пешком и с президентами во главе появиться у дверей законодательного корпуса.
Было около одиннадцати часов утра. Весь Париж уже знал о происшедшем, но спокойствие этого большего города не было нарушено. Тут не кипели страсти, могущие вызвать восстание, это был только организованный властью акт против некоторых ее представителей. Толпа любопытных без шума наполняла улицы и общественные заведения. Только отдельные кучки якобинцев из предместий носились по улицам с криками «Да здравствует Республика!» и «Долой аристократов!». Они не находили в толпе ни отзыва, ни возражений. Кучки эти главным образом собирались вокруг Люксембурга. Там они кричали: «Да здравствует Директория!», а некоторые – «Да здравствует Баррас!»
Группа депутатов в молчании прошла сквозь толпу, собравшуюся на площади Карусель, и появилась перед входом в Тюильри. Их не хотели впускать, они настаивали. Тогда отряд солдат отбросил их и преследовал до тех пор, пока они не рассеялись: печальное и достойное сожаления зрелище, предвещавшее близкое и неизбежное господство преторианцев! Вольно же было вероломной фракции принудить Революцию прибегнуть к опоре штыков!
Часть преследуемых депутатов удалилась к президенту Лафону-Ладеба, другая – в соседний дом. Они шумно обсуждали там, как следует действовать дальше, когда к ним явился офицер с приказом разойтись. Часть депутатов была арестована, а именно: Лафон-Ладеба, Барбе-Марбуа, Тронсон дю Кудре, Бурдон (из Уазы), Гупиль де Префлен и некоторые другие. Их препроводили в Тампль, куда уже были заключены члены обеих комиссий.
Тем временем сторонники Директории собрались во вновь назначенных помещениях на заседание законодательного корпуса: члены Совета пятисот отправились в «Одеон», а старейшины – в Медицинскую школу. К полудню число их было еще незначительно, но увеличивалось с каждой минутой – вследствие ли распространения вести об этом чрезвычайном собрании от одного к другому, или вследствие того, что нерешительные, боясь оказаться замеченными в противодействии правительству, поторопились явиться в новый законодательный корпус. Присутствующих время от времени пересчитывали, и когда число их в Совете старейшин дошло до 126, а в Совете пятисот до 251 (половина обоих советов плюс один член), приступили к совещаниям.
Оба собрания находились в некотором затруднении, так как им предстояло придать вид законности явному государственному перевороту. Первой заботой советов было объявить непрерывность заседаний и уведомить друг друга о вступлении в отправление своих обязанностей. Депутат Пулен де Гранпре, член Совета пятисот, выступил первым со словами: «Принятые меры, место, нами занимаемое, – всё возвещает, что отечество подвергалось большим опасностям и подвергается им еще и теперь. Воздадим благодарность Директории; ей мы обязаны спасением отечества. Недостаточно, однако, одной ее бдительности, на нас лежит обязанность принять меры, способные обеспечить общественную безопасность и исполнение Конституции года III. Для этой цели я требую образования комиссии из пяти членов».
Предложение было принято, и из депутатов, преданных системе Директории, образовали комиссию в составе Сийеса, Пулена де Гранпре, Виллера, Шазаля и Буле де ла Мёрта. К шести часам вечера назначили чтение послания директоров советам. Это послание включало в себя изложение заговора, насколько он был известен Директории; два документа, о которых мы уже упоминали, и отрывки из писем, найденных в бумагах роялистских агентов. Отрывки эти не прибавляли ничего нового; они лишь доказывали, что Пишегрю находился в переговорах с претендентом, а Имбер также переписывался с двором в Бланкенбурге, участие в заговоре депутатов клуба Клиши шло через Мерсана и Лемере, а обширная ассоциация роялистов распространялась по всей Франции. Кроме обозначенных, не было произнесено никаких других имен.
