Агенты этой новоявленной полиции повсюду собирали ложные слухи и только пугали ими комиссию. Они повторяли чуть ли не каждый день: «Сегодня, в эту самую ночь, Директория должна арестовать, с помощью предместий, двести депутатов и перерезать их». Эти слухи приводили комиссии в беспокойство, а последнее рождало самые нескромные предложения. Директория, уже через своих шпионов, получала преувеличенные отчеты об этих предложениях и, в свою очередь, приходила в беспокойство. В салонах Директории говорили тогда, что пора нанести удар, если не хотят оказаться опереженными; произносили угрозы, которые, будучи распространяемы в свою очередь, воздавали страхом за страх.
Оставшиеся в меньшинстве в обеих партиях конституционалисты с каждым днем всё более сознавали свои ошибки и угрожавшую им опасность. Они были крайне напуганы. Еще более изолированный, чем они, Карно, перессорившийся с Клиши, ненавидимый патриотами, подозрительный даже в глазах умеренных республиканцев, оклеветанный, непризнанный, каждый день получал самые зловещие предупреждения; ему говорили, что его убьют по приказанию его же товарищей. Так же угрожали и о том же предупреждали и Бартелеми, который был в панике.
Впрочем, те же предупреждения делались всем. Ларевельер был уведомлен, будто шуанам уже заплачено, чтобы убить его. Находя его самым непоколебимым из трех членов большинства, именно его хотели поразить, чтобы разрушить это большинство. Несомненно, что его смерть изменила бы всё, так как новый директор, назначенный советами, непременно вотировал бы вместе с Карно и Бартелеми. Очевидная выгода от преступления и подробности, сообщенные Ларевельеру, должны были бы заставить его остерегаться. Тем не менее он, не смущаясь, продолжал свои вечерние прогулки в Саду растений. Мало, эскадронного командира 21-го драгунского полка, подучили оскорбить Ларевельера. Этот Мало был креатурой Карно и Кошона и, сам того не желая, возбудил в сторонниках Клиши надежды, сделавшие его подозрительным в глазах остальных. Смещенный за то Директорией, он приписал свое увольнение Ларевельеру и явился с угрозами к нему в Люксембург. Неустрашимый правитель мало испугался кавалерийского офицера и вытолкал его из своей квартиры.
Ревбель, хоть и весьма преданный общему делу, был более горяч, но менее тверд. Ему сообщали, что Баррас переговаривается с посланником претендента и готов изменить Республике. Связи Барраса со всеми партиями могли внушать опасения всякого рода. «Мы пропали, – заявил Ревбель, – Баррас выдаст нас, нас перережут; нам не остается ничего, кроме бегства, так как мы не можем спасти Республику». Более спокойный Ларевельер отвечал Ревбелю, что, вместо того чтобы уступать, следует пойти к Баррасу, принудить его объясниться и повлиять на него с большой твердостью. Отправившись к Баррасу, они переговорили с ним и стали выяснять, почему он оттягивает начало действий. Баррас, занятый приготовлениями с Ожеро, просил еще три или четыре дня и обещал более не откладывать. Ревбель успокоился и согласился ждать.
Баррас и Ожеро, в самом деле, уже всё приготовили для осуществления давно замышляемого государственного переворота. Войска Гоша были расположены вокруг столицы, готовые через несколько часов появиться в Париже. Большую часть гренадеров законодательного корпуса подкупили при помощи помощника их командира Бланшара и нескольких других офицеров, преданных Директории. Для предупреждения сражения воспользовались также значительным недобором в рядах гренадеров, который не был пополнен. Главнокомандующий Рамель остался верен вследствие своих связей с Карно и Кошоном; но его влияния опасались мало. Из предосторожности приказали в случае необходимости стрелять всем войскам парижского гарнизона и в том числе гренадерам законодательного корпуса. Это движение войск, этот шум оружия были средством обмануть относительно действительного дня осуществления замысла.
Каждый день ожидали наступления взрыва; думали, что это будет 1 сентября, затем 2-е (16 фрюктидора), но Директория не хотела использовать эти страшные даты. Тем не менее ужас сторонников клуба Клиши дошел до крайности. Полиция инспекторов, обманутая ложными признаками, убедила их, что покушение назначено на самую ночь с 1-го на 2-е. В смятении они собрались в зале комиссий. Ровер, пылкий реакционер, один из членов комиссии старейшин, прочитал донесение полиции, согласно которому двести депутатов должны были быть арестованы в эту же ночь. Другие депутаты прибежали, объявляя, что дом министра полиции весь освещен.
Смятение дошло до своего предела. Члены обеих комиссий, которых должно было быть только десять, а оказалось до полусотни, жаловались на невозможность приступить к совещаниям. Наконец на заставы и к особняку полиции послали проверить донесения агентов и, узнав, что повсюду царит полнейшее спокойствие, разошлись.
Сторонники клуба Клиши осаждали Пишегрю, чтобы склонить его к решительным действиям; они хотели объявить заседания советов непрерывными, собрать эмигрантов и шуанов, находившихся в Париже, идти с ними на Директорию и захватить трех директоров. Пишегрю объявил все эти планы смешными и неосуществимыми и повторил еще раз, что делать пока ничего не следует. Буйные головы партии тем не менее решили начать завтрашний день объявлением непрерывных заседаний.
Директория была извещена полицией о панике среди членов клуба Клиши и об их отчаянных планах. Баррас, в руках которого находились все средства, решил ими воспользоваться этой же ночью. Войска могли в несколько часов перейти конституционную границу округа. А в ожидании перехода должно было хватить парижского гарнизона. Дабы подать благовидный предлог к сбору войск, на завтра назначили большие маневры. Никто не был извещен о точном моменте – ни министры, ни Ревбель, ни Ларевельер, – так что никто не знал, что произойдет.
День 17 фрюктидора начался в полнейшем спокойствии, в советах не было сделано ни одного предложения. Многие депутаты не явились, дабы избежать катастрофы, которую сами же неосторожно вызвали. Заседание Директории шло обычным порядком; присутствовали все пять директоров. В четыре часа пополудни, по закрытии заседания, Баррас отвел Ревбеля и Ларевельера в сторону и сказал им, что следует нанести удар в эту же ночь, дабы предупредить противника. Три директора отправились к Ревбелю, где и разместились; туда же условились призвать всех министров, запереться там и не выходить до тех пор, пока всё не будет кончено; вне же стен здания не иметь иных сношений, кроме как с Ожеро и его адъютантами. Условившись в плане, пригласили министров; когда последние прибыли, стали писать приказы и необходимые прокламации.
План правительства состоял в следующем: окружить дворец законодательного корпуса, отнять у гренадеров занимаемые ими посты, распустить комиссии инспекторов, закрыть залы обоих советов, назначить другое место собрания, призвать туда депутатов, на которых можно было рассчитывать, и заставить их издать закон против депутатов, от которых хотели освободиться. Рассчитывали, что враги Директории не осмелятся явиться в новое место собрания. На основании этого решения составили прокламации, возвещавшие о раскрытии заговора против Республики; в них говорилось, что главнейшие его виновники – члены обеих комиссий инспекторов; что для предупреждения покушения Директория закрывает залы заседаний законодательного корпуса и указывает другое место для собрания депутатов, верных Республике. Депутаты Совета пятисот должны были собраться в театре «Одеон», а старейшины – в амфитеатре Медицинской школы. К прокламациям прилагалось изложение заговора, подтвержденное показаниями Дюверна де Преля и документом, найденным в портфеле д’Антрага. Всё это было немедленно напечатано и должно было ночью быть вывешено на стенах Парижа. Министры с тремя директорами заперлись у Ревбеля, а Ожеро со своими адъютантами отправился исполнять условленный план.
Карно и Бартелеми, удалившиеся в свои квартиры в Люксембурге, ничего не знали об этих приготовлениях. Сторонники клуба Клиши, по-прежнему взволнованные, наполняли залу комиссий, но обманутый Бартелеми сказал им, что этой ночью ничего не случится. Пишегрю, со своей стороны, только что побывал у Шерера и уверял, что ничего еще не готово; некоторые движения войск были замечены, но приписаны готовящимся маневрам. Не видя, на основании этих уверений, причин бояться за настоящую минуту, все успокоенные разошлись по домам. Ровер остался в зале инспекторов один и лег спать на постели, назначенной для дежурящих членов.
