Наконец, самая важная из всех мер, учреждение национальной гвардии, была вотирована в несколько дней на вышеизложенных основаниях. Гвардия эта составлялась путем выборов. Именно на этой-то мере Пишегрю и его единомышленники основывали осуществление своих планов, а потому они добавили к проекту закона статью, в силу которой следовало приступить к организации гвардии по истечении десяти дней после издания закона: таким образом, они обеспечивали скорое собрание гвардии в Париже.

Директория, со своей стороны, убежденная в неизбежной опасности и по-прежнему предполагая заговор готовым разразиться, приняла самое угрожающее положение. Не один Ожеро был в Париже: вследствие бездействия армий там наблюдался наплыв генералов. В Париж приехал Шерен, начальник штаба Гоша, генералы

Лемуан и Юмбер, командовавшие дивизиями, направленными на Париж; Клебер и Лефевр, находившиеся в отпуске; наконец, Бернадотт, которого Бонапарт послал для представления Директории последних отнятых знамен. Кроме этих высших офицеров, офицеры всех чинов, уволенные в связи с сокращением кадров и добивавшиеся мест, наводняли Париж и высказывались против советов самым угрожающим образом. Значительное число революционеров прибыло из провинций, как они делали это всегда, когда рассчитывали на новое движение.

Кроме всех этих симптомов, назначение и направление войск не оставляли более никаких сомнений. Войска по-прежнему располагались в окрестностях Реймса. Говорили, что если бы войска были предназначены исключительно для экспедиции в Ирландию, то продолжали бы свое движение на Брест и не остановились бы в департаментах, соседних с Парижем; что Гош не возвратился бы в свою главную квартиру; что, наконец, для морской экспедиции не было бы собрано такое значительное количество кавалерии. Как уже было сказано, для следствия и представления доклада касательно этих фактов была назначена комиссия. Директория дала последней самые туманные объяснения. Войска были направлены генералом Гошем, говорила она, для отдаленного назначения вследствие распоряжения Директории, и конституционную границу переступили только по причине ошибки одного из военных комиссаров. Советы же отвечали на это через Пишегрю, что войска не могут пересылаться из одной армии в другую по одному приказанию главнокомандующего; что последний должен получить на то предписание свыше; и от Директории он не может получить его иначе как через военного министра; что военный министр Петье не отдавал подобного приказания; что, следовательно, генерал Гош поступал без формального приказа; что, наконец, если бы войска и получили отдаленное назначение, то должны были бы продолжать свое движение, а не скапливаться вокруг Парижа. Эти замечания были основательны, и Директория имела достаточно причин не отвечать на них.

Вслед за этими замечаниями советы декретировали, что вокруг Парижа должен быть очерчен круг радиусом в двенадцать лье; что колонны на дорогах должны указывать границы этой окружности и командиры войск, которые решились бы переступить ее, могут считаться виновными в государственной измене.

Но вскоре новые факты еще более увеличили беспокойство. Гош собрал свои войска в северных департаментах, вокруг Седана и Реймса, в нескольких переходах от Парижа, в том же направлении он уже послал и другие. Эти передвижения, речи солдат, волнение, царившее в Париже, стычка уволенных офицеров с золотой молодежью дали Вилл о повод к новому заявлению. Он взошел на трибуну и рассказал о движении войск; о духе, который замечается в их рядах; о том неистовстве, которое возбуждают в них против советов. По этому поводу он вновь восстал против адресов Итальянской армии и той гласности, какую им придала Директория, и потребовал, чтобы поручили произвести новое расследование и представили о том доклад. На депутатов, назначенных инспекторами, возлагалось руководство полицией обоих советов, а следовательно, и обязанность их охранения. Предложение Вилло приняли и по представлению комиссии инспекторов 4 августа (17 термидора) обратились к Директории с несколькими вопросами. Вновь просили разъяснить, в силу каких приказаний действовал Гош и какие меры были приняты для исполнения конституционного закона, воспрещавшего войскам обсуждать текущие события.

На новые вопросы Директория решила ответить энергичным посланием, не представляя, однако, в нем объяснений, которые считала неуместными. Послание редактировал Ларевельер; Карно и Бартелеми отказались его подписать. Послание было представлено 10 августа. В нем не сообщалось ничего нового. Дивизионные генералы, направлявшиеся на Париж, получили приказание от генерала Гоша, последний же – от Директории; о промежуточной инстанции, передавшей их, ничего не упоминалось. Что касается адресов, Директория сообщала, что смысл слова «обсуждать» является слишком общим и неясным, чтобы можно было решить, насколько серьезно армии преступили закон; тем не менее она признавала опасность выражения армиями своего мнения и впредь обещала останавливать их; но, добавляла, что прежде чем подвергать нареканию поступок, который позволили себе солдаты Республики, следует добраться до причин, его вызвавших; а причина тому – в общем беспокойстве, которое уже в течение нескольких месяцев владеет всеми; в недостаточности общественных доходов, которая ставит администрацию в самое плачевное положение и часто лишает жалованья людей, вот уже несколько лет проливающих кровь на службе Республике; в преследованиях и убийствах, направленных против скупщиков национальных имуществ, а также чиновников и защитников отечества; в безнаказанности преступлений и пристрастности некоторых судов; в наглости эмигрантов и непокорных священников, которые сеют повсюду раздор и внушают презрение к законам; в этой массе газет, наводнивших армии и всю страну и проповедующих необходимость восстановления монархии; в дурно скрываемом, а часто и громко выражаемом интересе к славе Австрии и Англии; в клевете, направленной против двух знаменитых генералов, которые соединили с подвигами бессмертную славу превосходнейшей дипломатии; наконец, в зловещих планах против государства, которые выказывают более или менее влиятельные лица. Директория прибавляла, что, впрочем, она приняла твердое решение и имеет основание надеяться спасти Францию от новых потрясений, ей угрожающих. Итак, далекая от оправдания своего поведения, Директория, напротив, на обвинения сама отвечала обвинениями и открыто выражала намерение продолжать борьбу и надежду выйти из таковой победительницей. Это послание приняли за настоящий манифест, и оно произвело крайне тяжелое впечатление. Совет пятисот немедленно назначил комиссию, чтобы рассмотреть послание и ответить на него.

Конституционалисты начали опасаться. Они видели, с одной стороны, Директорию, готовую опереться на вооруженную силу, с другой – клуб Клиши, готовый собрать вандемьерское ополчение под предлогом организации национальной гвардии. Искренние республиканцы предпочли бы победу Директории, но считали лучшим выходом из положения, если бы вовсе не было никакого сражения; и теперь они могли ясно видеть, насколько их оппозиция – устрашение Директории и ободрение реакционеров – была для них гибельна. Они не сознавались в своей ошибке, но оплакивали положение дел и, по обыкновению, сваливали вину на своих противников. Те из сторонников клуба Клиши, которые не были посвящены в тайну контрреволюции и даже ее не желали, начинали бояться, что своими призывами разбудили революционные склонности Директории, а потому пыл их поутих. Роялистские же сторонники клуба торопились приступить к делу и боялись опоздать: они окружали Пишегрю и уговаривали его.

Последний, со своей обычной флегматичностью, давал обещания агентам претендента и оттягивал исполнение этих обещаний. Впрочем, у него и не было никаких к тому средств: несколько эмигрантов и несколько шуанов в Париже еще не составляли достаточной силы; и до тех пор, пока он не мог располагать национальной гвардией, исключалась всякая серьезная попытка. Холодный и осторожный, Пишегрю справедливо оценивал положение дел и на все настояния отвечал, что следует ждать. Ему говорили, что Директория готовит удар, он отвечал, что она не осмелится. Впрочем, естественно, что он не торопился: ему не верилось в смелость Директории, средства свои он находил недостаточными и пока разыгрывал привычную роль.