– Я люблю ее! Иди к чертовой матери, дерьмо!

Во сне у нее не было акцента. Во сне она была совсем другой. Она сидела на постели обнаженная, я видела ее маленькую грудь и… настоящий, живой член между ног. Пипец! Это самое страшное, что мне когда-либо приходилось видеть во сне! Член у женщины! Мое вялое внимание отвлеклось тем, что что-то темное потянулось ко мне, и Атсуко закричала, набрасываясь на черную тень.

– Нет! Она моя! Отвали, дьявол тебя побери!

Тень ругалась, пыталась снять с себя разъяренную девушку с членом между ног, но она не давалась и продолжала шипеть:

– Я отдам ее, когда захочу! Я много женщин дала ему! Уж не умрет без секса!

Тень что-то проворчала. Атсуко спрыгнула с нее, скривив лицо.

– От него не убудет! Подумаешь, трахнула. Я же не сожрала ее?! Она целая! Посмотри!

Ох… что только не приснится. Я попыталась перейти в другой сон, зажмурилась, и у меня получилось. Теперь я плыла на каком-то корабле, и потом весь экипаж превратился в зомби. Было так страшно, я плакала, и сквозь сон слышала голос Атсуко:

– Тисе, Карина. Это всего лис сон! Ты в безопасности.

Я в безопасности. Чувствуя ее ласковые объятия, я снова уснула, и на этот раз мне снилось, что мы гуляем по аллее, вокруг пышные, зеленые деревья, чистая дорожка из плитки, и передо мной коляска. Такая модная прогулочная коляска, как рекламируют в инстаграме. Я счастлива, глядя на моего ребенка. Я не вижу его лица, он весь в каких-то покрывалках, но я знаю, что это мой сын. А Атсуко, глядя на нас, счастливых, щебечет, как птичка. Забавно. Я никогда не хотела сына. Была уверенна, что если забеременею мальчиком, а ведь когда-нибудь, наверное, мне захочется стать мамой, то обязательно сделаю аборт. Я была уверенна, у меня будет дочь. Как я у моей мамы. Но во сне… я была горда, что у меня мальчик. Я радовалась, что не сделала того, что обещала.

Утром, когда я проснулась, Атсуко, грустная, лежала на боку, и смотрела на меня. Кажется, она проснулась уже давно. Увидев, что я открыла глаза, она радостно, по детски, улыбнулась, и пальчиками коснулась моих волос.

– Доброе утро, Карина! Как спалось?

– Отлично. – я повернулась к ней лицом, виском прижалась к ее груди, и рассказала ей все три сна. Она слушала молча, не перебивая. – Ты ведь умеешь разгадывать сны, Атсуко? Как думаешь, что все это значит?

– Я не все понимаю в снах. – вздохнула она. – Вот бы тебе поговорить с моей матерью. Вот где профессионал в мире снов. Но некоторые веси сказать могу. Зомби – это люди вокруг, у которых некрасивые мысли, понимаес? Они хотят тебе зла, и все отвратительное нутро проявляется нарузу. В мире много плохих людей, Карина, а ты отень довертива. Тебе нузно быть насторозе, детка. Корабль… казется, это что-то вроде судьбы. Если ты на корабле не у стурвала, то ты не мозес управлять своей зызнью. Все узе предопределено. Понимаес?

– А что по поводу ребенка? Это единственное, что действительно взволновало меня. – прошептала я, пальцами касаясь ее нежной, золотистой кожи на груди.

– Ну, ты хоть и не любис музтин, все равно хотес семью. И пол мальтика определяет твой выбор. Ты хотес муза, музтину.

– Ненавижу мужчин! – возразила я. – Я не хочу мужа!

– Ах, Карина, ты сама не знаес, тего хотес. – вздохнула Атсуко. – Будь моя воля, я бы не отпустила тебя никогда! И зыла бы с тобой ветьно! Только ты и я! Но я не могу удерзать тебя силой. Могу, конесно, но не хотю, потому сто люблю тебя. А когда любис, натинаес думать о том, стобы доставить любимому теловеку столько сястья, сколько мозес. Стобы любимая улыбалась искренне, понимаес? Стобы ее глаза блестели ярте бриллиантов.

Как красиво она умеет говорить, а ведь английский не родной для нее язык. Я молчала, слушая биение ее сердца. Мне не хотелось спорить по поводу снов. Какая разница, что мне приснилось? Я уверенна, сны не имеют влияния на реальную жизнь. Просто, человека всегда волнует будущее, и потому он придумал разные способы «узнавать» или «угадывать» его. В той же опере и экстрасенсы, гадалки и многие другие шарлатаны. А для матери Атсуко это просто приятное развлечение, в которое она увлекла дочь. Если бы моя мама увлекалась расшифровкой снов, я бы тоже интересовалась этим. Потому что люблю ее, и для меня важно все, что когда-либо касалось ее. Моей мамы.

– Я хотю подарить тебе сто-нибудь, Карина. – как-то очень грустно вздохнула она. – Есть в мире сто-то, за сто ты могла бы продать дусу дьяволу?

– Есть. – кивнула я. – Моя мама. Но ты не можешь вернуть ее.

– Да, не могу. – пробормотала она задумчиво и прижалась губами к моему лбу. – Тогда мозет сто-то другое?

– Второе по значимости локон моей мамы. – в глазах набрались слезы. – Но он сгорел вместе с Сабриной.

– Тёрт. – пробормотала она. – Мозет, бриллиант? Или сто-то другое? Сто ты любис? Любис украсения?

– Нет, Атсуко. – покачала я головой и поднялась с ее груди. – Мне ничего не нужно! Для меня подарок уже то, что ты беспокоилась из-за меня, ради меня вернулась из Японии, и сейчас ты со мной.

– Тёрт… – проворчала она, глядя на мою грудь. – Детка, твои сиськи просто нетьто. Извини, я не услысала, сто ты говорила? – она смущенно отвернулась, почесала лоб и встала с кровати.

– Не важно. – польщенная, я покраснела, как помидорка.

– Так, ладно. Давай позавтракаем. Оденься, позалуйста, а то я сто-то не сообразаю рядом с тобой.

Как и обещала Атсуко, завтрак был итальянский. Она с удовольствием расхваливала еду, прежде признавшись, что выучила все это в википедии:

– Омлет по-итальянски называется фриттата. Как видис, он приготовлен с натинкой из сыра, овосей и мяса. Неаполитанскую фриттату готовят с использованием макарон. А вот это, дорогая Карина, брускетта. Ты знаес?

– Нет, расскажи! – попросила я.

Этим утром Атсуко была какая-то тоскливая, загруженная, хотя изо всех сил пыталась улыбаться и казаться веселой. Мне было неловко спрашивать. Наверное, если я не понравилась ей ночью, она не признается, и скажет, что все хорошо. А если дело не касается меня? Может, спросить?

– Брускетта – это горятий, хрустясий хлеб, который натирается головкой теснока по поверхности и затем приправляется оливковым маслом. Затем, на этот хлеб мозно налозыть натинку, какую хотес. Мои девотьки сделали несколько натинок, позалуйста, попробуй все! Вот эти с помидорами, базиликом, и с ветиной-просутто, вот эти с заренным сыром, яйцом и сосисками из Тосканы. Сосиски в Тоскане сделаны так, как делала моя бабка, мать моей матери. Она вырезала киску у коровы, тистила ее, высусывала, потом отмативала… не помню тотьно, вроде так… а потом варила смесь из разных видов мяс. Там были и говядина, и свинина, и индюска и еще сто-то, с приправами, как полагается, а потом заталкивала все это в киску и коптила. Ммм… Карина! Я никогда так вкусно не ела, как у бабуски. Если успеем, заедем к ней. Ей сто двадцать лет, но она та есе ягодка!

– Значит, едем в Италию? – улыбнулась я.

– Конесно! Я зе обесяла!

– Атсуко, если ты не хочешь со мной… – начала я, но она перебила:

– Карина, ты сумаседсая! Как это Я не хотю?! Я никогда не делаю то, сто не хотю, запомни, девотька моя! Ну, делаю, конесно, когда бесвыходная ситуация. – угрюмо вздохнула она.

Понятно, ее волнует какая-то безвыходная ситуация. Атсуко подняла на меня глаза и с нежностью улыбнулась:

– Карина, ты не виновата в моем настроении. Прости меня, позалуйста! Я не хотю портить тебе настроение, правда! Но мне нузно кое-сто сделать, понимаес? Это для моей семьи. Если я не сделаю это, моего аца наказут. Ему отрубят голову и дусу его сослют в ад. Ну, про ад – это я образно, конесно! Но… это узас, когда ты долзен делать то, тево не хотес, то, сто притиняет тебе боль, но надо! – в черных глазах ее набрались слезы и она всхлипнула.

Я не выдержала, вскочила с места, села рядом с ней, и мы обнялись.

– Извини, позалуйста… я никогда не плакала!

– Все в порядке, милая. – я гладила ее по шелковистым, смольным волосам. Они пахли цветами. Потрясающий шампунь. – Ты ведь сама говорила, что иногда без слез невозможно.