Амон снова нырнул и, проглотив немного воды, познал свершения величайших архитекторов Юпитера; жизнь рабочего в трудовых лагерях, окружающих грандиозные постройки Императора на горных хребтах Гималазии; приятное волнение археологов, раскопавших затерянный город в районе пылевых бурь к югу от Тали.

Советник выплыл на поверхность, опьяненный беспримесной радостью; прежде он и не надеялся изведать нечто подобное. Но, уже собираясь продолжить странствие, воин заметил некую перемену в окружающем мире.

Впереди на линии горизонта нечто поднималось из воды.

«Остров?»

Легионер мощными гребками направился в ту сторону.

По мере приближения к берегу он все отчетливее ощущал подспудный ужас. Суша нагоняла жуть тем, что казалась единственной областью постоянства в текучем, вечно преобразующемся океане возможностей для роста и развития.

После свободы, дарованной волнами, Амон нисколько не желал ступать на землю, настолько враждебную изменениям, но разве у него оставался выбор? Твердь быстро вырастала перед ним; советник не мог определить размеров острова, но видел, что тот огромен.

Вскоре легионер понял, что плывет к целому архипелагу из нескольких тысяч кусочков суши. Соединявшие их арочные мосты чем-то напоминали стальной каркас пирамиды Фотепа. Расположение островков вызвало у Амона любопытство: он почему-то чувствовал, что обязан узнать эти узоры. Воин постоянно замечал новые аналогии, все более определенные, но не успевал разгадать их смысла — образы пропадали, стоило ему отвести взгляд.

«Возможно, эта твердь не такая уж постоянная».

Добравшись до отвесного берега, Амон полез вверх. Суша оказалась пористой, неровной и узловатой, как древний коралловый риф, поднявшийся со дна морского. Здесь хватало опор для рук, и советник без труда вскарабкался на десятиметровый утес.

Подтянувшись, он перевалился через край вершины, после чего встал и огляделся вокруг. Коралловый остров напоминал дюнное море[110] в черной пустыне; почва впивалась в ноги, словно осколки керамики или зернистый базальт.

Снизу донесся тихий шепот безбрежного океана бесчисленных чудес. Воин полуобернулся к воде, но ему все же хватило решимости, чтобы преодолеть стремление вечно плавать в глубинах памяти. Он двинулся вперед, взбираясь по пути на крутые склоны и увалы неестественных очертаний.

После чудесной легкости, подаренной водой, собственное тело казалось советнику чрезмерно грузным, гораздо более тяжелым, чем при возвращении в плоть из полетов по эмпиреям. Когда-то обтягивающий поддоспешник свисал с плеч — советник Алого Короля сильно исхудал за долгие годы странствий по тайным тропам в поисках пропавшего отца.

Никогда прежде Амон не чувствовал себя настолько слабым.

Он покачнулся и, хрипло дыша, опустился на колени. В грудь, казалось, насыпали битого стекла; поднятый ветром песок колол глаза.

Услышав скрип шагов по кораллам, советник устало поднял голову и разлепил веки, склеившиеся от едкого пота и пыли.

К нему ковылял высокий мужчина в рваном плаще с отделкой из темных перьев, опиравшийся на посох-хеку из плавника[111]. Его спутанные седые волосы, зачесанные назад, спускались до земли. Морщинистое лицо перехватывала грязная повязка, скрывавшая глаза; с одной стороны ее покрывала давно засохшая кровь.

— Кто идет? — спросил слепец. — Это ты, Ариман?

Легионер затряс головой, потеряв дар речи при виде того, какая судьба постигла его возлюбленного отца.

Облизнув губы, советник все же ответил:

— Нет, это Амон.

— Амон? — повторил старик. — Ах да, конечно, мой сын… Ты пришел. Все-таки ты пришел…

— Я пересек планету, чтобы найти тебя, — произнес воин. Осознав, что его одинокий поход наконец завершился, он опустил голову на грудь и залился слезами.

Магнус Красный дотронулся рукой до его плеча.

— Сын мой, добро пожаловать в Планетарий.

«Из тьмы к свету».

Когда-то Ариман читал истории спасенных утопающих, и во многих случаях выжившие рассказывали, что видели ослепительный свет за несколько мгновений до того, как их вытащили из воды. По утверждениям некоторых, им являлось нечто божественное, но Азек давно уже понял ложность подобных заявлений. Такие ощущения порождались обычными механизмами диссоциации — средством защиты разума, которое срабатывало в моменты чрезвычайной опасности, чтобы отвлечь человека от факта его неминуемой гибели.

И тем не менее, когда темные волны вынесли Аримана на поверхность, воину показалось, что он мчится по узкому туннелю к ярчайшему в мире сиянию.

В следующий миг чувство невесомости исчезло, а холод реки сменился опаляющим зноем. Непроницаемая тьма вокруг Азека так молниеносно сменилась мерцающим оранжевым светом, что объекты в его поле зрения размылись и посерели. Охваченный чудовищной дурнотой, Ариман рухнул на четвереньки.

Сорвав и отбросив шлем, легионер изверг наружу содержимое желудка — то немногое, что там оставалось. Обычно постлюди не страдали от подобных недугов, но сейчас у Азека дрожали руки и ноги, перед глазами все вращалось, а живот стискивали спазмы, как при отравлении.

Ариман простонал и сжал расставленные пальцы в кулаки, загребая черные жирные комья пропитанной нефтепродуктами земли. Осознав, что источник нестерпимого жара находится где-то сзади, воин оглянулся через плечо и увидел пустыню, объятую огнем до горизонта.

Вал оранжевого пламени и столпы канцерогенного дыма вздымались до небес. День превратился не просто в ночь, но в пылающую преисподнюю из верований древних. В пожаре плавились цистерны и хранилища из стали-серебрянки. Буровые вышки километровой высоты обмякали, будто слепленные из воска. Стены контейнерных складов гнулись, трескались и рушились под тяжестью крыш.

Посреди полыхающего комплекса стояли обугленные остовы брошенной техники — тысячи колесных грузовиков, бронетранспортеров, основных боевых танков и выгоревших бензовозов. Ощутив невыносимый смрад жженого металла и жареной плоти, Азек зажал нос и рот грязной ладонью. Он уже вдохнул целую горсть праха, словно стоял у трубы крематория.

Кое-как встав на ноги и подобрав шлем, он неуклюже поплелся от горящих развалин перерабатывающего комплекса. Из глаз воина катились едкие слезы, в глотке невыносимо першило от жара и смога. Он брел, пока от бессилия не свалился вновь за разбитым корпусом «Носорога», лежащего в закопченной от снаряда воронке.

Закашлявшись, Азек обильно отхаркнулся пенящейся черной мокротой и поневоле прикрыл глаза рукой от потоков жара и яркого света, которые расходились от этого пожара размером с город.

В дымном мареве Ариман заметил несколько силуэтов, но лишь после того, как те приблизились, узнал в них товарищей по легиону. Первым из пелены возник Хатхор Маат, опустошенный после недавних переживаний. Вторым появился Санахт: мечник чуть ли не впервые выглядел неуравновешенным. Последним до них добрался Толбек, и было заметно, что пламя досаждает даже адепту Пирридов.

Каждый из бойцов, зайдя в укрытие за подбитой бронемашиной, опускался на корточки рядом с Азеком.

— Куда мы?.. — с трудом произнес Санахт.

— Не знаю, — сказал Ариман.

Толбек потер обугленный остов «Носорога» рукой в латной перчатке. Он только размазал копоть, но легионеры все же сумели рассмотреть эмблему на борту: изображение великого государя, который разбрасывал нечто вроде зазубренных клыков.

— Знакомый рисунок? — спросил пиррид.

Азек кивнул.

— Царь Кадм, сеющий зубы дракона.

— Герб Йеселти, — вставил Хатхор. — Трон, это ведь значит, что…

Ариман поднялся на ноги и взобрался по «слону воронки. Выглянув над ее неровным краем, корвид увидел лагерь армии, способной завоевать всю планету: десятки тысяч единиц бронетехники, миллионы солдат, армады летающих машин.

Над воинством реяли знамена с орлом, держащим в лапах скрещенные молнии.