Школа В начале жизни школу помню я… А. С. ПУШКИН Судьба у каждого своя, Свои и радости и боли. Печально вспоминаю я, Как счастье прочили нам в школе. Ни терниев и ни стерни. Дорога как по виадуку. Лишь только руку протяни — Судьба удачу вложит в руку. Но вместо лёгкого пути Мы кровью сердца постигали, Что жизнь – не поле перейти И что не так погожи дали. И эта правда, что с тоской И с горькой болью мы открыли, Была как битва под Москвой, Когда на карте: или – или… Я славлю смелый поворот. В том толк, пожалуй, всякий знает, Когда, накренивая борт, Корабль движенье выпрямляет. Но пусть не стынет в сердце боль, Пусть не смолкает мысль подспудно: Что жизнь и в наше время бой, А бой – в любое время трудно. Ещё не знаем мы, куда Свой ход «Титаник» наш направит. Пройдёт ли с бурею беда Или под толщей вод раздавит. Что-то правды мы стали бояться… Что-то правды мы стали бояться, Словно, правда грязна и вредна, Словно, могут пыреем подняться Сортовые её семена. Видно, с ложью в былом побратались И с тех пор перед правдой хитрим. Там, где надо сказать: «Просчитались», «Кое-что не учли», – говорим. И прореху заплаткою свежей Друг от друга стремимся прикрыть. А ведь это в убыток себе же — Вот бы надо о чём говорить! Ведь давно научило нас время, Да и учит сейчас наперёд: Там, где правды не брошено семя, Непременно неправда взойдёт. Тут не забудешь и вовеки… Тут не забудешь и вовеки, Как, в кучу ссыпав медяки, В сибирском городе калеки Считали деньги у реки. Их было трое у излуки — Один с крюками на руках, Другой в тележке, толсторукий, А третий был на костылях. Закончив счёт медяшкам строгий, Чтоб не запрятались в траву: «Тут на пять штук, – сказал безногий, — А остальные на жратву». «Жратва с похмелья, между нами, Зловредней, чем угарный дым. Возьмём на все, – сказал с крюками, — Подольше вместе посидим». А с костылями не ответил, Он костыли к ноге сложил. Давно уже на белом свете Он по-немому говорил. И толсторукий, не помешкав, Сказал, нагнувшись к колесу: «Я хоть без ног, да на тележке. В одну минуту привезу…» И вот у горькой той излуки (И рассказать-то нету сил) Из рук безногого безрукий Вино глотками жадно пил… Потом они сидели вместе, Пока негромко, как сумел, Безрукий о печурке тесной И о землянке не запел. И тот, который был в коляске, Как будто что придало сил, Неторопливо, без опаски, Мотив знакомый подхватил. И с костылями, туча тучей, Сомкнул мычаньем голоса. И по щеке его колючей Скатилась пьяная слеза. Потом вина они налили, И о протез стакан стучал, И двое снова говорили, А третий слушал и молчал. «Вот обзывают: инвалиды, Что от вина, мол, пропадём. А я скажу им без обиды — Пусть хоть такие, да живём. Пускай безногие, немые, Да вот глядим на белый свет. А сколько нас по всей России, Которых вовсе больше нет…» Немой смотрел сквозь поволоку, Как над рекой сгущалась ночь. И я стоял неподалёку, Но чем я, чем я мог помочь? Какие грехи вековые…
Какие грехи вековые На нас и на наших отцах, Что даже старушка Россия От нас отвернулась в сердцах! — А нам невдомёк. Нам неймётся. Нам жалко пути своего. Но если и Бог отвернётся, Куда ж мы тогда без Него?.. Теперь на родине я только гость… Теперь на родине я только гость. Набравшись сил, я снова уезжаю И крепко-крепко к сердцу прижимаю Родной земли, земли сибирской горсть. Я поправляю на плече рюкзак И говорю родителям, прощаясь: «Я ненадолго с вами разлучаюсь. До скорой встречи. Не грустите так». Отец и мать… Как их сутулит грусть! Разлука с сыном нелегко даётся. Но, видно, так из века в век ведётся, — Взрослеющих зовёт в дорогу Русь. Вот и меня в дорогу позвала Заманчивой, ещё туманной целью, Обвеяла жарою и метелью И от родного дома увела… Я поправляю на плече рюкзак И говорю родителям, прощаясь: «Я ненадолго с вами разлучаюсь. До скорой встречи. Не грустите так…» |
