В минувший год осенним днём Я вышел из пролеска. Мир сник от тишины кругом И солнечного блеска. И вдруг в прогретой тишине, Почти за небосклоном, Неясный звук стал слышен мне Звенящим странным стоном. Я полем по жнивью шагал И понималось смутно, Что дальний стон не затихал, А нагонял как будто. Я оглянулся, журавлей Приметив еле-еле, Шеренгой ломаной своей Они на юг летели. Легко пронзая синеву И солнечные дали, Они по правде, наяву Так жалобно стонали. О, этот тихий, скорбный стон, С курлыканьем молебным! Как разрывал мне сердце он Над сжатым полем хлебным. Два наших горя бились в лад, Надрывно вместе плача, И понял я, о чём звенят, Что стон их долгий значит. Я в думе горестной своей Таил печаль и жалость, Что хлебных на Руси полей Почти что не осталось. А журавлям и ночь и день, Болотных топей глуше, Безлюдье сёл и деревень Терзало птичьи души. Вот и рыдали над земным, Родимым пепелищем, — Российским, нашенским, таким Безрадостным и нищим. Мы браним тебя чуть ли не матом…
Мы браним тебя чуть ли не матом, Что ты в рабской живёшь нищете. Ну, а ты не живёшь – ты распята, Как разбойник на смертном кресте. В удивительных водах крещенья, Что и вправду сама чистота, Избрала ты святое служенье Незапятнанной правде Христа. Долго к жизни в Христе привыкала, Груз языческих пут волоча. И уж камнем незыблемым стала, Но в вольтеровский век потеряла Остроту неземного меча. И, сам меч потеряв напоследок, Ты тропинкой Иуды пошла. Тот за тридцать еврейских монеток, Ты бесплатно Христа предала. И однако не все россияне Покорились ударам хлыста! Звёзды тысяч имён воссияли За великую правду Христа. Конвоиры кричали: «А ну-ка Сбросьте крестики! Будет наука Остальным с вашей лёгкой руки». Вы в ответ им: «Да нет, большаки, Ни к чему нам иудова мука. Лучше сразу стреляйте, братки». Но другие, не ведая сраму, Принимали как должный удел — Что взрывали часовни и храмы И вели христиан на расстрел. Широко шла Россия, да тесно Вышла к подлости и нищете. Дал Господь ей последнее место — На кровавом голгофском кресте. На кресте векового безверья, На кресте векового вранья, На столетнем кресте лицемерья — Под нависшею тьмой воронья. И летят сквозь потёмки и стылость Пустобрёхов кремлёвских слова, Что Россия уже возродилась, А Россия – почти что мертва. Гей, Россия! За прошлые бденья, За остаток растраченных сил Испроси у Владыки прощенья, Воскресенья нам всем испроси! Может, ради нездешнего света На последней туманной черте За раскаянье честное это Он простит нас на смертном кресте. 14.04.12 г., день, накануне Пасхи Христовой К Любви! К Христу! – почти кричу… – К Любви! К Христу! – почти кричу. — Иначе ты умрёшь, эпоха! Но отвечает: – Не хочу. И с Вельзевулом мне неплохо. Жить без Бога – это значит то же… Жить без Бога – это значит то же, Что и вовсе на земле не жить. По природе каждый смертный должен Идеалу высшему служить. Для кого-то – это сила власти, Для кого-то – сила красоты, И выходит, сила чувства, страсти Выше всякой в мире высоты. Мы в страстях родимся и взрослеем, И стареем в этих же страстях. Даже, умирая, не умеем Угасить в себе и скорбь, и страх. Как мешки мукою, мы страстями Так набиты, что трещать по швам Мы начнём, лишь грубыми руками Рок жестокий прикоснётся к нам. И куда мы с этим глупым грузом — Если всё небесное вокруг? Только по инерции и юзом В те места, где пламя вечных мук. Что мы скажем ангелам и Богу, Как начнём духовный разговор, Если всю нелёгкую дорогу Поземному жили до сих пор? Но ведь были, были же минуты, И в просветы чистые душа Жизнь свою меняла очень круто, Незнакомой вечностью дыша. Так и жить бы ясностью небесной! Прочь страстей неумолимый гнёт! Но диктат неистребим телесный, Ни на миг покоя не даёт. И опять в оковах воля наша, За приказом новым поспевай, И кипит страстями жизни чаша, Пьяной пеной плещет через край. И опять земное нам дороже. Как ему, родному, не служить! Но без Бога – это значит то же, Что и вовсе на земле не жить. 5.04.12 г., ночь |
