– Потеряли нас? Я Хосе Тавареа!

На капитана из-под сомбреро смотрели бойкие черные глаза осанистого старика, замотанного в полосатое серапе.

– Близится торнадо, сеньор! – погонщик махнул кнутом в сторону далеких зарниц.– Надо было увести скот, иначе…

– Зачем вернулись? – с трудом сдерживая своего рвавшегося белоногого скакуна, обрубил Луис.

Старик вместе с двумя рослыми сыновьями недоверчиво поглядел на него – мол, серьезен дон Луис или дурачится?

– Ну, как же? Мы не хотели вас бросать на равнине, сеньор. Стоит ли терять время? Торнадо не шутка… Нет, нет, господин капитан, в этом случае платить не следует,– Тавареа категорично покачал головой и протянул капитану обратно серебряный реал.– Мы католики, и должны помогать друг другу.

После сего короткого замешательства эскадрон спешно снялся с места и последовал за пастухами. Они едва успели достичь спасительного каньона, как налетел ураган.

Он обрушился без предупреждения, и теперь, скрываясь под гранитными карнизами стен, никто из них не сумел бы точно определить, как долго бушевал смерч. Это был единый, связанный в нераспутанный узел момент ужаса и хаоса, утроенного беспощадным ливнем, градом и пронизывающим ветром, который ревел вокруг, клином вбиваясь между людьми и стеной, силясь разъединить их. Были и слепящие молнии, высвечивающие обезумевшее стадо, и непроглядный мрак, боль от напряжения, и онемение от внезапной стужи. Но жутче всего была какофония звуков – ошеломляющий треск грома где-то совсем рядом, над головой, волчий вой ветра, рев скота, грохот камнепада, обрушивающегося слева и справа и отлетающего от выступа скалы, под коим они укрывались.

Ураган стих так же внезапно, как и начался. Всё замерло, если не считать несколько сотен взбесившихся животных, которые продолжали надрывно мычать, бряцая при столкновении рогами. Огражденная с двух сторон натянутыми реатами скотина толкалась туда-сюда, безжа-лостно и тупо давя нерасторопный молодняк. Однако вол-нение постепенно снижалось: сказывалась усталость, да и страх мало-помалу сходил на нет.

Сыновья Тавареа, достав из тростниковых сумок глиняные свистушки, приблизились к импровизированному загону и начали насвистывать незатейливый пастуший мотив, чтобы как-то успокоить стадо. И через какое-то время им и в самом деле сие удалось. Мятежная толкотня прекратилась, и пыль, стоящая столбом, улеглась.

Пронесшийся смерч оглушил капитана. Один из осколков камней, подобно пуле, чиркнул его затылок. Он помнил лишь, как садануло чем-то твердым и колким. И сейчас нестройная мысль медленно возвращалась. Без всякой радости и восторга он осознал, что Господь даровал ему жизнь. Плоть и чувства Луиса помнили ярое напряжение, внутренний голос вещал, что всё уже позади, но он, один шут, не мог вспомнить ни конца бури, ни порога затишья.

Капитан пошевелил пальцами, ощущая между ними налипшие крупинки песка. Онемение перешло в игольчатое покалывание, призывавшее к действию.

– Что с вами, команданте? – озабоченно склонился над ним Паломино.

– Затылок,– капитан болезненно поморщился, ощупывая кровоподтек.

– Раз голова болит, значит она есть! – ободряюще пошутил лейтенант, помогая Луису подняться.– У вас нет да-же крови, просто сильный ушиб. Может, сделать повязку?

– Благодарю, не стоит.

Луис, чуть припадая на левую ногу, подошел к своему коню и прижался щекой к его бархатным ноздрям. Так он стоял, думая о своем, пока не увидел подошедшего к нему Тавареа.

– А-а, мой постоянный упрек! – Луис пожал руку погонщику и поинтересовался: – Послушай, я вижу, ты славный малый, знаешь, где, что и как. Вот, помог нам с этим чертовым ураганом.

– Да, сеньор. Что делать… жизнь в этих местах часто зависит от чутья. Выпейте вот это. Сеньор Паломино сказал, что у вас болит голова. А этот отвар как ничто снимает боль.

Луис принял из рук Хосе деревянную плошку с щербатым краем, и на этот раз, не долго думая, опрокинул содержимое в рот.

– Простите, сеньор: это, понятно, не мое дело… Но как только я увидел вас, понял… Что-то неладное с вами творится.

– Почему? – искренне удивился Луис.

– Да потому, что вы на себе, похоже, весь мир носите, дон. Уж не знаю какой, но висит камень на вашей душе. Злость ли то, обида на жизнь или еще что?.. Скинуть бы его вам…

Луис в очередной раз подивился прозорливости старика, но ничего не ответил, вспомнив лишь слова своего родителя: «В каждом из нас, дети, сидит дьявол, и пока не найдешь его, пока не вырвешь – покоя не будет».

– Пожалуй, ты прав, скотник. Нет покоя в моей ду-ше… и не будет, покуда не найду ЕГО.

Тавареа, куривший трубку, на удивление капитана спокойно кивнул лишь в ответ и выпустил на волю голубую змейку дыма:

– Слышал я поутру эту новость от ваших солдат.

– И что? – взгляд капитана стал жестким.

– Бросили бы вы это, дон. Всякий знает: в сие дело легче войти, чем выйти. У НЕГО нюх зверя, как водится у слуг Сатаны. Скрутитесь вы с шипением, подобно шерсти в огне, и сгинете в этой погоне… Заговоренный он, разве не слышали?

– Слышал.

– И всё же надеетесь выиграть скачку?

– Не знаю.– Луис сыграл желваками, темнея лицом.—Но знаю, что я привык выполнять свои клятвы. У меня к НЕМУ имеется свой счет.

Старик замолчал, в задумчивости потирая меж пальцев свой талисман, а потом, глядя в глаза Луису, спросил:

– Скажите честно, зачем вам это нужно? Ведь вы имеете всё… Пусть бы заработать… Слыхивал, награда обещана за НЕГО вашим отцом.

– Нет, старик. Всё, что я смогу заработать,– это, возможно, смерть.

– Тогда ради чего?

– Ради справедливости. Не может зло править миром!

– Я понимаю,– смягчившееся лицо погонщика в этот миг особенно ярко проявило старческие черты. Он тяжело вздохнул и, точно сам рассуждая с собой, молвил: – Всё оно так. Но злом и силой борется со злом и силой лишь зло. В том оно и подчиняется воле Иисуса. Помните об этом, сеньор, вам избирать свой путь. Не знаю, зачем я всё это говорю. Может быть, потому, что я отец и у меня у самого сыновья… Сколько храбрецов уже сложило головы в погоне за НИМ? Отметина смерти и в ваших глазах, капитан. Берегите себя.

– Прощай, Хосе.– Луис с благодарностью сдавил его плечо.– Доведи свое стадо с Богом.

– А как же, сеньор,– приподнимая выжженное солнцем сомбреро, прохрипел тот.– У меня ведь другого выбора нет. Удачи и легкой дороги вам.

С восходом солнца сотня де Аргуэлло снова была в пути. От травы шел пар; хилый ручей, совсем было умерший от засухи, теперь, после обильного ливня, поднялся почти на фут и бойко журчал среди белых камней. Птицы, щебеча, взлетали из редких кустов, и тени их черными пятнами плясали по земле.

Когда всадники покинули укрывавший их каньон Эхо, как называли его погонщики, тропу пересек койот, оставляя за собой беглую длинную зыбь в траве.

Чтобы легче было отыскивать часто теряющийся след, Луис приказал растянуться в шеренгу. Его драгуны, по-крытые грязью и пылью бесконечных дорог, явно выбивались из сил и откровенно грызлись между собой, когда заходил вопрос, кому идти за водой или валежником.

Близился полдень. Жаркое, цвета серы солнце выглянуло из-за туч и сделало дальнейший путь адом. В тени песчаной скалы решено было устроить привал и бросить что-нибудь в желудок. Никто не говорил; развели костер, у которого, звеня котелками, засуетился повар. Усталые солдаты ели, кто – сидя на корточках, кто – на снятых с лошадей седлах, предварительно осмотрев землю и раздавив каблуком одного-двух скорпионов или другую ядовитую нечисть.

Выпить кружку горького кофе и пожевать пресную лепешку к капитану подошел Паломино. Он теперь не был тем свежим, в прекрасно сшитом мундире лейтенантом, который радовал глаз. Спаленное солнцем лицо, кожа, давно не знавшая бритву, испачканные грязью лосины; в нем появилось что-то новое, как, собственно, и в остальных, чего раньше им не хватало. «Они чертовски устали,– по-думал Луис, предлагая ему жестом присесть рядом, но тут же возразил сам себе: – Нет, они не только устали. Они ожесточились на весь белый свет и хотят драться. Раньше я не видел этого огня в их глазах, а теперь да. Они жаждут найти то, чего ищут!»