Однако, хотя погода и разгулялась – ветер стих, а солнце улыбалось теплее,– скалистые синие вершины вдали напоминали собой окаменевшие черные фигуры людей и, казалось, чем-то угрожали…

Свернув с едва намеченной зверьем тропы, Аманда стала спускаться с крутого холма к реке. Песчаная коса оставалась скрытой за обломками скал, но она была твердо уверена, что приближается именно к выбранному месту. Она миновала хаотичную скальную россыпь, и пред нею вдруг открылся вид потрясающей красоты. Безбрежный обзор уходящей вдаль водной мощи, бледно-желтая полоса песка, серые, черные скалы, поднимающиеся прямо из свинцовой груди Колумбии, крутые и неприступные, как стены средневековых бастионов; их покрывали цветы и травы. Аманда прикрылась ладонью от солнца, алые и белые соцветия свежо и торжественно горели на темно-зеленом фоне мелкой травы.

Она еще раз прислушалась: нет, кроме монотонного гула реки, редкого крика сокола, что низко парил над берегом, больше ничего слышно не было.

«Господи, какое величие и красота,– она спустилась к самой воде.– Берег такой чудесный, что я его почти боюсь…»

Аманда в последний раз осмотрелась: всё тот же уныло парящий силуэт птицы, далекие предгрозовые облака и теплый, играющий с волосами и платьем ветер.

Накопившееся за дорогу неудержимое желание смыть с себя грязь было столь велико, что, позабыв о всех условностях, светских табу и шорах, она быстро, насколько позволяли крючки, подвязки, бретельки, шнурки корсета и прочие хитрости женского белья, сбросила с себя всё и, слившись красивым телом с торжественным величием окружающего замысла Творца, без смущенья вошла в воду… Вода была очень холодной, но Аманда долго не выпускала из рук драгоценный кусок мыла, чудом оказавшийся в саквояже покойного фельдшера…

Следовало торопиться, но она не могла и не хотела отказать себе в наслаждении несколькими минутами настоящего блаженства. Аманда лежала на теплом, гладком камне, разбросав руки… божественный покой вязал наслаждение… Через закрытые веки солнце алым мячом смотрело в глаза. Теплый ветер лениво полизывал тело, временами покрывая ее мурашками озноба. Белые, как мрамор, бедра нагрелись, и она перевернулась на живот, оставляя на диком камне быстро испаряющийся сырой след. Мягкая прохлада от воды, беспечный пересвист птиц, тихий шум сосен убаюкивали. С теплотой камня в тело незаметно приходили сладкая дрема и долгожданное забвение. Минуты наслаждения переплетались с картинами былого, и она, не пытаясь прогнать их, точно пробовала вино прошлых лет. Ей вспомнился их разговор у костра:

– Поцелуй же меня,– сказала она.

Андрей, склонив к ее уху голову, шутливо ответил:

– Нет, я не осмелюсь поцеловать столь прелестную деву… У меня ведь одно сердце… и я не хочу его терять.

Аманда усмехнулась промелькнувшему перед мысленным взором, коснулась волос – густые пряди еще были сырые… Она вновь откинулась на спину, глядя в чистую лазурь оконца, затянутого облачной дымкой неба.

«А я всё еще недурна… – Филлмор вдруг вспомнилось ее отражение в воде,– продолжаю влюблять и быть любимой… Господи, какие мысли… – губы ее качнула чуть заметная ироничная улыбка.– Наверное, это ужасно… Я страшна доступностью, смущаю своим телом… Дарю себя любви… Но разве сие порок? “Красота – это Божий дар, его глупо стыдиться”,– так, кажется, мне любил говорить лорд Уолпол. Быть жрицей своих страстей – таков мой удел… Жаль только, что этот дар быстро увядает… “Красота – это богатство женщины, богатство —это красота мужчины”,– опять вспомнились меткие замечания английского посла,– если бы сей альянс объединяло Небо… то эти пары управляли бы миром».

Птицы продолжали ласкать слух своими беззаботными трелями, а Аманда задумчиво смотрела, как дрожат и переливаются золотистые блики в серо-зеленой воде Колумбии. Легкий бриз с океана, что открывался за крутым поворотом вползающей в него реки, приносил пьянящую свежесть, словно аромат славного шотландского яблока.

Рассматривая пустынный берег, она вдруг поймала себя на щекотливой мысли: ей хотелось, чтобы ее наготу видел и разделил сейчас он. Задумчиво перетирая в муку маковые зернышки песка, она представила Andre…

…Он лежит на спине и грызет соломинку, делая беспечный вид, будто рядом ее нет, а на самом деле исподлобья любуется ее грацией, молча восхищается точеным лицом и ласкает взглядом ее длинные ноги, плечи, полуприкрытую рукою грудь…

Она смеется над ним и шутливо грозит пальцем… Ветер скачет резвым жеребенком по сонному берегу, заставляя морщить лицо воды… Andre ловко подрезает ножом пористую, как загорелая лысина, кожуру апельсина и протягивает ей пузатую, в белых махровых прожилках соч-ную половину… А потом они обнимают и ласкают друг друга, катаясь по горячему бархату речного песка. То ее, то его рассыпанные по плечам длинные волосы закрывают им лица… а своими объятиями и сильным загорелым телом он, казалось, хочет задушить и вдавить ее в землю…

Аманда вздрогнула, испугавшись ясности ощущений и того отстраненного видения себя, словно она была свидетелем их любовной игры. Она почти физически чувствовала напряжение рельефа его мускулов… Видела свою согнутую ногу, прижатую к его загорелому бедру, свою грудь под его жадными пальцами и свои тонкие, гибкие руки, скользящие по его спине.

Аманда прерывисто вздохнула, едва подавив в себе глубокий стон… Боже, она любила его и безумно хотела сейчас быть рядом с ним, чувствовать его силу в себе, ласкать упрямые пряди его волос и тонуть в сладком огне поцелуев. Она припомнила их первую близость, и по нежному телу ее пробежала дрожь желания и восторга…

В ту ночь в предутреннем ломком воздухе таяли синие звезды, прело пахло листвой и нагретой землей… её скрытое желание перешло в решимость; он обнял ее, рука случайно иль нет скользнула в глубокий овал декольте, и отяжелевшая томлением нежная плоть заполнила его ладонь.

– Ты доверишься мне,– тихо прошептали его губы.—Жаль, что мы так долго не могли найти общий язык. Ес-ли б можно было вернуть время… и всё изменить… У меня на борту ты могла бы найти прекрасное общество.

– Я все нашла, Andre, не надо ничего менять… Защити меня от опасности нашей дороги, а всё остальное…

– Я офицер, Джессика, а любой русский моряк, поверь, счел бы за честь защитить даму, и уж, решительно, без сомнения, такую леди, как вы.

– Значит, я в безопасности в ваших руках? – она с шутливым кокетством перешла на «вы», медленно и томно уступая его плохо скрытой страсти.

– Видит Бог, дорогая, уж я-то за вас постою.

А потом время кануло, будто остановилось.

Он обнимал ее своими сильными, больше привыкшими к штурвалу руками, молча покрывая поцелуями. Слова были лишними. С первой минуты их близости чувство отчаяния и опасности было забыто. Беспокойство и вечный страх растворились в восторге, и все здравые мысли утонули в столь долго подавляемой страсти.

Однако Аманда не торопила время:

– Не так скоро,– тихо шепнула она.– Я полагаю, нас и так уже ничто не сможет разлучить.

У Andre не нашлось слов, чтобы должно оценить ее веру в будущее и откровенность, он просто еще крепче прижал ее к себе. Аманда откинула голову на его заботливо согнутую руку и с интересом вглядывалась в сиреневой темноте в такое близкое и ставшее дорогим лицо.

– Ты, конечно, невысокого мнения о моей нравственности… Так?

Преображенский почувствовал, как ее маленькая ладонь замерла в напряжении. Вместо ответа он хотел было ее поцеловать, но она остановила его и требовательно по-вторила вопрос.

– Будь самим собой, так, кажется, говорили древние…

Она кивнула в знак согласия и, с благодарностью проведя рукой по его лицу, едва различимому в полумраке, ответила:

– Это, пожалуй, самый дурной и безнравственный совет, какой можно дать некоторым из нас. Разве я не права?

Капитан ответил не вдруг, с минуту прислушиваясь к голосам тишины, к далекому уханью филина и тихому говору листвы:

– К сожалению, да… особенно когда на кон ставится честь против денег… Но нам ли играть в светские игры? Здесь, на краю земли, когда мы не ведаем, что будет с нами завтра…