Тренировки! Вот теперь все обрело смысл, хоть и вывернутый наизнанку. Спарринги, особое внимание к физической форме Тайгера… Даже массажи… Так выращивают отборного бычка, чтобы получить мраморное мясо. Но оставался еще один вопрос. Вопрос, который Роуэн не хотел задавать, но чувствовал себя обязанным по отношению к Тайгеру.

— Что вы сделали с… — Роуэн не мог заставить себя произнести это слово, — с тем, что от него осталось?

Рэнд дернула плечами, мол, подумаешь, дело великое.

— Ты сам сказал — с мозгами у Тайгера было туговато. Все, что выше горла, ни на что не годилось, — сказала она.

— ГДЕ ОН?

Рэнд не ответила. Это сделал Годдард.

— Выкинули вместе с прочим мусором, — сказал он, пренебрежительно махнув рукой Тайгера.

Роуэн рванулся вперед, забыв про свои путы, но его ярость лишь едва сдвинула стул с места. Если бы Роуэн смог освободиться, он убил бы их всех! Не выполол, а именно убил. Отрывал бы от каждого кусок за куском с такой вопиющей предвзятостью и заранее обдуманной злонамеренностью, что они испепелили бы вторую заповедь!

И это было как раз то, чего хотел Годдард. Он хотел, чтобы Роуэна снедала жажда убийства, и при этом он был не в состоянии утолить ее. Не способен отомстить за страшную судьбу своего друга.

Годдард наслаждался страданием Роуэна, словно неземным лакомством.

— Ты отдал бы себя самого, чтобы спасти приятеля? — спросил он.

— Да! — прокричал Роуэн. — Да, я бы отдал! Почему ты не взял меня?!

— Хм… — буркнул Годдард, как будто это откровение было так, мелочью. — Тогда я рад, что Айн сделала такой выбор. После того, что ты сотворил со мной, тебе следует причинить как можно больше боли. В этой ситуации я пострадавшая сторона, значит, мои желания дóлжно уважать. А я желаю, чтобы ты жил дальше, жил в унижении и муках. И как кстати, что все началось в огне! Потому что теперь тебе, Роуэн, придется испытать на себе судьбу Прометея, дарителя огня. Не так уж отличается от Люцифера, «дарителя света», чьим именем ты воспользовался. Прометея за его неразумный поступок приковали к скале и присудили, чтобы орел клевал его печень до конца времен.

Он подкатился поближе и зашептал:

— Я твой орел, Роуэн. И буду питаться твоими страданиями день за днем, вечно. Или пока мне не надоест.

Годдард еще мгновение смотрел ему прямо в глаза, а потом дал знак охраннику выкатить его из комнаты.

За последние два года чего только с Роуэном ни происходило! Его били физически, истязали психически, пытали эмоционально. Он все пережил. Что не убило его, сделало его сильнее, укрепило его решимость исправить все испорченное и сломанное. И вот теперь сломали его самого. Во всем мире не хватило бы нанитов, чтобы его исцелить.

Когда юноша поднял взгляд, он увидел, что серп Рэнд все еще здесь. Она не шевельнула и пальцем, чтобы разрезать его путы. Да он этого и не ждал. Если его отпустить, то как сможет орел пожирать его внутренности? Что ж, их шутка обратилась против них. У Роуэна не осталось внутри ничего, что можно было бы съесть. А если и осталось, то только чистый яд.

— Пшла вон! — сказал он Рэнд.

Но та не тронулась с места. Роуэн на всю жизнь возненавидел ярко-зеленый цвет ее мантии.

— Его не выбросили в мусор, — проговорила она. — Я сама позаботилась о нем. А потом рассеяла пепел над полем голубых люпинов. Это так, к слову.

И ушла, оставив Роуэна искать утешение в меньшем из двух ужасов.

Существует огромная разница между вещами, которые я могу делать, и вещами, которые я считаю нужным делать.

Я могу извлечь нежеланный эмбрион из материнского лона, вырастить его, а затем поместить в идеальную, любящую семью, тем самым положив конец спору между сторонниками права на жизнь и права на выбор.

С помощью биохимической настройки организма я могу предотвратить возникновение клинической депрессии и суицидальных мыслей, вылечить бредовое состояние сознания и любую душевную болезнь, благодаря чему люди становятся здоровы не только физически, но и психически.

Через индивидуальные нейронаносети я могу ежедневно загружать в себя память каждого человека, и тогда в случае травмы мозга эту память можно перезагрузить в свежую мозговую ткань. Я могу даже сохранить в себе впечатления кляксомана на пути вниз, так чтобы он мог потом вспомнить свое падение, — ради чего, собственно, эти люди и расшибаются в лепешку.

Но есть вещи, которые я попросту НЕ СТАНУ ДЕЛАТЬ НИКОГДА.

Орден Серпов, однако, не подчиняется моим законам и не разделяет мое понимание этической ответственности. А это значит, что я вынуждено терпеть любую мерзость с их стороны. Включая и чудовищное воскрешение опасного серпа, без которого миру было бы гораздо спокойнее.

— Грозовое Облако

Великая Александрийская библиотека в полночные часы тиха и безлюдна, словно склеп, поэтому никто, кроме Муниры и стоявших у входа гвардейцев Клинка, не знал о таинственном посетителе, приходящем сюда по ночам. Гвардейцы были слишком безразличны к происходящему, чтобы задавать вопросы. Поэтому серп Фарадей проводил свои исследования в обстановке максимальной секретности, какую только могло предоставить общественное заведение.

Он корпел над томами в Зале Основателей, но не рассказывал Мунире, что именно ищет. Да она и не спрашивала после той первой ночи, хотя при случае пыталась осторожно прощупать почву.

— Если вы ищете слова мудрости, достойные размышления, то загляните в дневник серпа Кинга, — предложила она однажды.

— Серп Клеопатра писала много о ранних конклавах и личностях первых серпов, — предложила она в другой раз.

А как-то она упомянула серпа Поухатана[21].

— У него была склонность к путешествиям и географии, — сказала Мунира и, по-видимому, попала в точку, потому что Фарадей начал пристально интересоваться работами этого человека.

После нескольких недель еженощных бдений в библиотеке, Фарадей официально взял Муниру под свое крыло.

— Для исследований мне понадобится ассистент, — сказал он ей. — И я надеюсь, что вас заинтересует эта должность.

Хотя сердце Муниры подпрыгнуло, она и виду не подала. Вместо этого она изобразила нерешительность.

— Мне придется взять академический отпуск, а если мы куда-нибудь уедем, то и уволиться из библиотеки… Разрешите мне подумать.

А на следующий день приняла его предложение.

Мунира перестала ходить на занятия, но осталась в библиотеке — так нужно было серпу Фарадею. И только теперь, когда их рабочие отношения стали официальными, он открыл, за чем охотится.

— Есть одно место. Оно было потеряно еще в древние времена, но я верю, что оно существовало и что мы сможем его найти.

— Атлантида? — предположила она. — Камелот? Диснейленд? Лас-Вегас?

— Нет, не настолько экзотичное, — сказал он, но затем передумал. — Хотя, возможно, наоборот, более экзотичное. Как посмотреть. Зависит от того, что мы в действительности найдем. — Он помедлил, прежде чем произнести (вид у него при этом был слегка смущенный): — Мы ищем Страну Нод.

Она громко расхохоталась. А почему не Средиземье или Лунного Человека?

— Это же просто стишок! — смеялась она. — И не очень-то складный.

Она знала это стихотворение. Да его все знали. Незамысловатая метафора жизни и смерти, призванная познакомить маленьких детей с концепциями, которые им предстояло рано или поздно осмыслить.

— Да, — согласился Фарадей. — Но знаете ли вы, что в Эпоху Смертности этого стишка не существовало?

Она открыла рот, чтобы возразить, но остановилась. Большинство детских прибауток пришло из смертного времени, из Средних веков. Она никогда не исследовала их, этим занимались другие. Серп Фарадей подходил к делу скрупулезно. Раз он сказал, что во времена смертных стишка не было, значит, она должна ему верить, несмотря на свой первый порыв поднять собеседника на смех.