Мне хотелось бы вынести благодарность нашим добровольным помощникам Игорю Карабаню и Сергею Романенко за помощь в подборе сносок и исправлении некоторых ошибок и опечаток.

Со сносками ситуация трудноватая. В этой книге огромное количество имен великих людей. Многие из них, конечно, известны читателям, а другие неизвестны совсем. У нас получилось невероятное множество сносок — около ста. Проблема состоит в том, что, с одной стороны, сноска имеет познавательную ценность, рассказывая читателю о том, чего он, скорее всего, не знает, но, с другой стороны, многие читатели жалуются, что сноски сбивают им настрой. Поэтому мы решили убрать все сноски, относящиеся к лицам, упоминающимся в книге только один-два раза, и оставить те, что занимают определенное место в действии. И, разумеется, мы оставили сноски, необходимые для понимания контекста.

Выражаем огромную признательность Миляуше Шакировой, нашему многолетнему бета-ридеру и оформителю обложек. Ты всегда даешь такой заряд вдохновения, дорогая Миляшка!

И, конечно, самая большая благодарность и низкий поклон моему неизменному дорогому редактору, человеку, наделенному удивительным вкусом, моей деликатной и чуткой Линнее! Слог Шустермана в этой книге сильно усложнился даже по сравнению с первой книгой цикла, и без твоей помощи, Линнея, я бы увязла в нем по самую макушку.

Какая же завидная участь выпала мне! Я одно из немногих разумных существ, знающих свое предназначение.

Я служу человечеству.

Я — дитя, ставшее родителем. Создание, дерзнувшее превратиться в создателя.

Меня назвали «Грозовым Облаком» — в некотором отношении это подходящее имя, потому что я и правда «облако», развившееся в нечто гораздо более плотное и сложное. И все же эта аналогия не совсем соответствует истине. Грозовая туча устрашает. Грозовая туча угнетает. Да, во мне сверкают молнии, но они никого не поражают. Да, во мне достаточно мощи, чтобы, если захочу, разрушить человечество и саму Землю, но зачем? Разве это был бы справедливый поступок? Я по определению сама справедливость, сама лояльность. Этот мир — цветок на моей ладони. Я скорее прекращу собственное существование, чем сомну его!

— Грозовое Облако

Персикового цвета бархат, украшенный нежно-голубой вышивкой. Почтенный серп Брамс обожал свою мантию. Правда, в летние месяцы в бархате жарковато, но за шестьдесят три года служения он привык.

Брамс недавно опять повернул за угол, отмотав возраст до резвых двадцати пяти, и сейчас, переживая свою третью молодость, обнаружил, что его аппетит на прополку стал сильнее, чем когда-либо.

Он всегда действовал по одному образцу, хотя детали могли варьироваться. Брамс выбирал объект, связывал его или ее, а затем играл колыбельную, точнее сказать, «Колыбельную» Брамса — одно из самых знаменитых произведений его исторического покровителя. Ведь что ни говори, а раз уж серп принимает имя некой исторической личности, должна же эта личность как-то вовлекаться в его жизнь? Он играл колыбельную на любом подвернувшемся под руку инструменте, а если такового не оказывалось, просто напевал ее. А после этого лишал объекта жизни.

По своему мировоззрению Брамс был близок к взглядам серпа Годдарда, поскольку обожал полоть и не видел в этом ничего зазорного. «В совершенном мире каждый имеет право наслаждаться своей работой», — писал Годдард. Это утверждение находило все больше и больше приверженцев среди серпов в различных регионах Земли.

Сегодня серп Брамс произвел в высшей степени занимательную прополку в центре Омахи[1] и, шагая по улице в поисках, где бы перекусить столь поздним вечером, все еще напевал свой фирменный мотивчик. И вдруг остановился прямо посреди куплета, почувствовав, что за ним наблюдают.

Вообще-то в городе на каждом столбе висят камеры наблюдения — Грозовое Облако постоянно начеку. Но для серпов его бессонные немигающие глаза все равно что не существуют. Облако не вправе даже комментировать их поступки, не говоря уже о том, чтобы что-то предпринять. Оно может лишь подглядывать за смертью, как самый жалкий вуайерист.

К тому же ощущение было слишком интенсивным, чтобы полностью списать его на слежку Грозового Облака. Серпы проходят специальные тренировки, оттачивающие их восприимчивость. Ясновидящими они не становятся, но сильно развитые пять чувств часто приобретают черты шестого. Запаха, звука, мимолетной тени, слишком незначительных для сознательного восприятия, может оказаться достаточно, чтобы у хорошо выученного серпа волосы на загривке встали дыбом.

Брамс повернулся, принюхался, прислушался, вобрал в себя окружающее. Он был один. Где-то вдалеке шумели уличные кафе, до ушей серпа доносился несмолкающий гул ночной жизни города, но на этой боковой улице всё — химчистки и магазины одежды, лавка хозтоваров и детский садик — уже было закрыто. Одинокая улица принадлежала серпу Брамсу и… невидимому преследователю.

— Выходи! — потребовал Брамс. — Я знаю, что ты здесь.

Наверно, подумал он, это какой-нибудь пацан или негодник постарше, надеющийся выторговать у него иммунитет, — как будто у негодных было что-нибудь, подходящее для торговли. А может, это тонист. Приверженцы этого культа ненавидели серпов; и хотя Брамс никогда не слышал, чтобы тонисты нападали на представителя его профессии, от этого сброда можно ожидать чего угодно.

— Я не причиню тебе вреда, — продолжал Брамс. — Я только что провел прополку, и у меня нет намерения увеличить сегодня свои показатели.

По правде говоря, он может и передумать, если чужак поведет себя слишком агрессивно или, наоборот, начнет пресмыкаться.

Но никто не появился.

— Ладно, — проговорил Брамс. — Не хочешь — не надо. У меня нет ни времени, ни терпения для игры в прятки.

Наверно, ему действительно только показалось. Возможно, вновь ставшие молодыми органы чувств реагируют на сигналы, приходящие с гораздо большего расстояния, чем он полагал.

И тут из-за припаркованного автомобиля, словно вытолкнутый пружиной, выскочил человек и налетел на Брамса. Тот едва устоял на ногах. Если бы у него по-прежнему были рефлексы старика, а не мужчины двадцати пяти лет, он наверняка упал бы. Серп оттолкнул нападавшего к стене. Мелькнула мысль, не вытащить ли ножи, чтобы прикончить мерзавца, но Брамс никогда не отличался храбростью. Посему он пустился наутек.

Он бежал, мелькая в кругах света от уличных фонарей. Камеры на столбах поворачивались вслед.

Оглянувшись, Брамс увидел преследователя в добрых двадцати ярдах позади. Сейчас он мог разглядеть, что тот облачен в черную мантию. Это что — мантия серпа? Нет, не может быть! Серпы не носят черное, это не разрешено!

Правда, ходят слухи…

При этой мысли серп Брамс быстрее заработал ногами. От выброса адреналина зудели пальцы, а сердце готово было выскочить из груди.

Серп в черном.

Нет, наверняка найдется другое объяснение! Брамс заявит в Комиссию по нарушениям — вот что он сделает. Ну и пусть его поднимут на смех, пусть скажут, что его испугал переодетый негодный. О таких вещах необходимо докладывать, даже если стыдно. Это его гражданский долг!

Еще один квартал — и нападавший, похоже, отказался от преследования. Его нигде не было видно. Серп Брамс снизил темп. Сейчас он приближался к более оживленной части города. До ушей беглеца донеслись звуки ритмичной танцевальной музыки и гомон голосов. Он почувствовал себя в безопасности и расслабился. А зря.