— Ах, Птичка, твоя вера в меня согревает! — Он рассмеялся еще раз.

Ну, подумай. Я увез его женщину, как когда-то мои предки увозили других женщин с его земли. Я спрятал ее так, что никто не знал, что она жива. И он нашел ее. На моей стороне были деньги — большие деньги. Власть — много власти. Министр внутренних дел многим обязан нашей семье, а шеф полиции — мой хороший друг. Но он нашел ее и не побоялся прийти. Я много лет посвятил войне и хорошо дерусь — но он стал со мной драться. Я красив… — я красив, Птичка?

— Да.

— Я красив и нравлюсь женщинам. Но его женщина предпочла уйти с ним и смеялась от радости, уходя.

Победил он, Птичка.

— Ты плакала? Плакала, когда я ушел?

Зачем я спросил? «Это мелодраматично», — скажет она, и будет права.

— Что это, тщеславие? — Она медленно покачала головой и улыбнулась. — Тебе было бы приятно, если б я сказала, что плакала? Била себя в грудь, рвала волосы… Не пойми неправильно, я сама тщеславна — и потому умею различать чужое тщеславие.

— А что, если я просто хочу знать правду? Ты можешь быть со мной откровенной хотя бы сейчас?

— Нет, не могу.

— Почему?

Что-то в нем рванулось навстречу этому полупризнанию-полуобещанию.

— О-о-о-о-о! — Певуче протянула она и приложила палец к губам. — Ты забываешь, я написала слишком много романов и смотрела слишком много сериалов. А ты допросил слишком много преступников в своей жизни, я думаю. Мы оба знаем, к чему ведет такая откровенность.

— Закрытая. Ты всегда была такой закрытой.

— Да.

Правда есть правда. Я всегда была закрытой. Может, потому и пропустила так много в своей жизни.

— Я не понимаю тебя. Я никогда тебя не понимал.

— Почему? Разве я недостаточно много говорила, что люблю тебя — тогда?

— Я ведь уже просил прощения.

— А ты думаешь, что одной просьбой можно стереть пятнадцать лет жизни? Вот так, сказать «Прости!» — и как будто прошлого не было?

— Но ведь дело же не в словах…

— Да, дело не в словах.

— У нас еще есть возможность все изменить. Сейчас. Последняя. Другой не будет.

— И что тогда? Жизнь — как праздник?

— Что в этом плохого? Ты всегда хотела посмотреть мир, насколько я помню.

— Кто же не хочет в двадцать лет!

— Так что, я просто должен вот так взять и отдать тебя ему?

— «Он» — мой муж.

— И что с того?

— Я не для того давала обещания, чтоб разменять их потом на временную мишуру. Поездки, вечеринки, праздники, выпивка — все это в итоге сведется к одному, и ты это знаешь.

Это будет тоска. Она охватит и меня и тебя. Мы оба начнем метаться, искать выход, стыдиться друг друга. Я это знаю, даже если пока не знаешь ты.

Оба стояли у окна, затянутого занавеской и смотрели вниз — на немолодого, полноватого мужчину, разглядывающего дома. Еще пятьдесят метров, сорок… еще можно передумать.

— Если ты уйдешь сейчас, ты всегда будешь жалеть об этом.

— Да… ты прав. Но я буду жалеть и если не уйду. Я буду жалеть в любом случае. Это же я… Это жизнь, Омар. И жизнь — это всегда выбор. Но мы не узнаем, какой из них был правильным, пока не проживем ее.

— Так ты уходишь от меня только из-за чувства долга?

Это просто невероятно!

— Почему «только?» Нет, конечно же не «только». Что нас связывает с тобой, кроме секса?

— Это был хороший секс.

— Пусть хороший. Да и то давно. Я живу с ним. Думаю с ним. Дышу с ним. Между нами — тут, — она провела кончиком пальца правой руки по предплечью левой, — вот тут, где граница моего и чужого — общая кожа. Одна жизнь. Одна плоть. Этого не могут победить никакие воспоминания, никакой праздник. Даже пожизненный.

И она ушла.

И я стоял и смотрел в окно ей в след.

И думал: «Плакала ли ты? Плакала ли, когда я ушел. Когда с тобой был он вместо меня в постели. Когда уходила от меня. Плакала ли?»

Так стоял он у окна и думал, глядя, как сбегает по лестнице, цокая каблучками, Сезен Марты.

Все закончилось.

Возвращаясь с работы, Сезен Марты медленно шла вдоль знакомого маршрута. Дороги она почти не видела, задумчиво перебирая в памяти слово за словом из рассказанной истории. Ей необходимо было пережить все это наедине с собой, а дома, конечно, не будет возможности — там ее отвлекут неизбежные дела, разговоры. Родители, к которым она так привязана, сестра, гости и друзья семьи — сейчас все это навалится и оглушит ее, а вечером думать будет уже сложно, память затмят мелочи. А ведь столько всего произошло в ее жизни за последние дни! Целые годы, и похищение Марины и конец любовной истории господина Новази и изменившееся отношение к самому Новази. Он… он больше не был для нее героем. Не тот чудесный воин в блестящих доспехах, не безупречный и незапятнанный мужчина ее мечты. А кто же он?

— Сезен Марты!

Оглянувшись, она увидела господина Кая.

— Заработалась, Сезен Марты? — спросил он, как будто, между ними ничего не произошло в прошлом. — Зову тебя, зову, а ты не отвечаешь.

— Извините… — Машинально ответила она. Но тут же насторожилась. — Что вам надо?

— Ну, не будем так официально, Сезен Марты! Прости меня, я вел себя недостойно! Это потому что ты мне так сильно нравишься. Я места себе не находил все эти дни!

— Простите меня, но нам не нужно разговаривать…

— Ты же простишь меня, Сезен Марты? Я знаю, что простишь, ты добрая. — настаивал он, и каким-то образом ее руки оказались в его руках. — Ты же дашь мне еще один шанс? Один-единственный! Ты же не захочешь огорчить тетушку Гюльгуль. А она о тебе спрашивала! Почему, говорит, ты не приведешь Сезен Марты к нам в гости?

— Но…

— Я обещал, дорогая. Ну не подводи меня! Только в этот раз! Ты же знаешь, как моим и твоим родственникам хочется поженить нас! Давай один раз притворимся, что мы дружны, а когда они успокоятся — все им расскажем. Хорошо?

— Хорошо. Я зайду в выходные.

— Зачем выходные? Не надо в выходные! А пошли сейчас! Гюльгуль-ханым ждет-не дождется…

И как-то так, не поняв сама, как это произошло, Птичка позволила ему себя увести.

Стамбул, 2011.

А тем временем, пока влюбленные раскрывали друг другу свои души и упоенно заглядывали внутрь, рядом происходили совсем другие события.

2 недели до исчезновения Птички

Позвонил телефон, и незнакомый Денизу хрипловатый голос с ленцой назначил встречу. Результаты разговора, видимо, так удовлетворили «босса», что следующие недели Догукан оказался не удел. Его больше не использовали как посредника, ему не звонили, и когда пришло время получить обычную оплату, он с неудовольствием обнаружил, что его доля сокращена. Обсуждать что-либо — с боссом? Надо быть не в своем уме. Догукан бродил, как выброшенная собака, пытаясь разнюхать, что же происходит. Что-то, несомненно, изменилось. Что-то там замышляют. И, если не уследить, можно остаться не при делах.

И кто бы мог ожидать — Дениз, эта пустышка! Этот слабак! Тронь его — и зарыдает. И сколько сил ему стоило уломать Дениза поставить свою подпись под документами!

Роли переменились. Теперь уже Догукан рыщет в поисках подхода к Денизу. Ведь если тот пожалуется на лишнее любопытство, пожалеть придется уже господину Кая.

«Случайная» встреча произошла, в лучших традициях шпионского фильма, на выходе из кафе.

— Смотреть надо куда прешь, — недовольно пробурчал Догукан, но сразу же сменил тон, разглядев, с кем столкнулся. — Дениз, это ты!

И лишь наметанный глаз уловил бы натянутость в обоих выражениях и их быстрой смене.

— Пойдем, посидим! — Он схватил Дениза за руку и скорее поволок, чем повел в сторону столиков.

— Я рад тебя видеть, но, правда же, не могу. Занят.

— Да брось ты! Что может измениться за десять минут? Удели время другу.

— Разве мы друзья, Догукан?

— Я тебе друг. Правда. Может, ты этого и не понимаешь, но кем бы ты сейчас был, если б не я?