– Ничего смешного, ― продолжал с серьёзным видом Гриша: а не закажешь тему, в натуре, попрёт всякая чернуха со страшилками. Я лично для себя сейчас закажу перёлёт на Ямайку, там самый крупный сходняк профессионалов-травников. Неучи сельские! Вы не знаете, что такое многоликий ароматический альдегид тетрагидроканнабинола, марихуана, план, анаша, банг, харас, хуррус, жагга, киф, кафур, гунья, черес! Не знаете. Так сейчас узнаете. Вот оно.

Гриша, прикурил и жадно несколько раз затянувшись, передал папиросу Вадиму со словами:

– Я Ямайку заказал. Заказывай, Вадим, свою ненаглядную Каретникову, и не бойся: статьи уголовной за это не припаяют. Это будет не изнасилование ― у вас всё будет по любви.

Вадим, рассмеявшись, сделал несколько затяжек и передал папиросу Тимохе.

– Ну, чё пошли к пацанам, ― сказал Тимоха, докурив папиросу, ― поржём.

Они прошли в комнату. Вадим с глупой улыбкой на лице, уселся в углу комнаты на пол. Глаза его стали масленеть, голова клониться на грудь; он несколько рад вздёргивался, обводя бессмысленным взором комнату, и, наконец, затих, безвольно свесив голову на грудь. На лице у него блуждало блаженное выражение, из угла рта вытекла струйка слюны. Застонав, не открывая глаз, он произнёс: «Таня, Танечка, Таня», оглаживая пол рядом с собой.

Тимоха, глядя на Вадима, толкнул локтем Гришу:

– Вадька, кажется, сел в поезд с Танюхой.

Они расхохотались.

Матрица Гриши сработала. Случайно или переживания Вадика были так сильны, или всё в одном слилось, но Гришин метод сработал. Срабатывал он и в другие разы: Таня приходила к нему с запахом нарцисса, как девушка по вызову, она была с ним нежна и доступна. Нужно было только заправиться «топливом», чтобы унестись в красочный иллюзорный омут, где скрывались нереальные желания и мечты. В нём была желанная Таня, и радостные встречи с ней.

Жизнь становилась бесцветной, когда случались мучительные перебои с «топливом», и очень скоро он стал его рабом, и ради него уже мог пойти на многое, что считается противоправным или постыдным.

В день своего очередного бегства из города, после уроков он догнал Таню у автобусной остановки и, сказал ей грубовато:

– Каретникова, отойдем, на пару минут. Разговор есть.

Они зашли за торговую палатку. Вадим закурил.

Таня весело проговорила:

– Я с родителями в июне в Грецию улетаю, а ты, что летом будешь делать?

– Супер. Возьмите меня с собой, я буду чемоданы вам носить, ― усмехнулся Вадим.

– Вадим! Ну, не обижайся, пожалуйста! Думаешь, для меня это не было ударом, но, что я могла сделать? ― выдавила их себя Таня.

– На обиженных воду возят, ― глухо произнёс Вадим и, помявшись, сказал:

– Я уезжаю.

Таня рассмеялась.

– Ты так это сказал, как в старых фильмах говорили. В них актёры так говорили, своим любимым, уходя на войну или отправляясь за Полярный круг. Куда ты уезжаешь, Вадик? Нужно восьмой класс закончить. Май месяц на дворе. Пара недель и ты девятиклассник. Жалеть же будешь.

– На войну, не на войну, но уезжаю, – продолжил Вадим. – Короче. Я только тебе это, говорю, мы с тобой на одной парте почти два года просидели…ты нормальная девчонка, я вначале думал, что ты из этих, из новых, которые нос воротят от тех, кто в автобусах ездит, а не на своих машинах. Сдрыскиваю я отсюда. Не могу уже здесь жить, надоело. Узко здесь мне как-то. Хочу к морю, да и учиться, если честно, надоело.

– Убегаешь? А как же мама? Школа? Всего ничего осталось ― май месяц один. Восьмилетку нужно окончить, тебе же все идут навстречу. И вообще, это всё для тебя чревато разными неприятностями, но большего всего это ударит по матери, почему ты не хочешь об этом подумать? Маму не жалко?

Вадим, опустил голову.

– Короче. Прощай, Каретникова. Всё прикольно было, буду наш класс вспоминать.

– Почему «прощай»? Ты, что навсегда уезжаешь?

– Кто знает…

– Вадим, не делай поспешных шагов, обдумай всё…

– Всё решено, – улыбаясь жалкой улыбкой, он протянул Тане руку. Она протянула свою, говоря:

– Ты подумай, всё же.

Вадим взял её руку осторожно, с бьющимся сердцем, задержал её в своей руке, дольше, чем можно было. Она с удивлением смотрела на него. Он, покраснев, отпустил руку.

– Ну, пока, Каретникова… Танечка… Я хотел тебе сказать, что я тебя… да ладно!

Он, махнув рукой, пошёл, но неожиданно остановился и спросил у Тани, которая осталась стоять, провожая его удивлённым взглядом:

– Каретникова, а как поживает Багира?

– Спасибо тебе, Вадим, это не кошка, а какое-то чудо, мы все так её любим! – сказала Таня.

– Хорошо, – улыбнулся Вадим, – будешь и меня вспоминать, через Багиру, когда гладить её будешь. А маме твоей не кажется, что эта рабоче-крестьянская кошка?

– Вадим! Пожалуйста, не обижайся. Родители…

Вадим не дал ей договорить, махнул рукой, он быстрым шагом прошёл через кусты цветущей сирени и исчез за ними.

Таня задумчиво направилась к автобусной остановке. Пройдя несколько шагов, остановилась и обернулась. Вздохнув, она, пошла, проговорив грустно вслух:

– Надо же, Танечкой назвал. Так неожиданно для него.

Константин и Маргарита, обнявшись, сидели на диване. Таня пристроилась в кресле, забравшись в него с ногами. Тихо звучала музыка: крутился виниловый диск Пако де Люсии.

Хрустнув пальцами, Таня заговорила. Голос её дрожал.

– Костя, меня мучают разные нехорошие мысли, предчувствия, они ужасно меня тревожат. Я чувствую какую-то недоговорённость со стороны Димы. Мне кажется, что Димка от меня что-то скрывает, что-то важное и, Господи помилуй, – страшное! Согласись, что это выглядит странно, когда на вопрос о его родителях, следует странный ответ: «они блаженствуют в прекраснейшем из селений Вселенной», а дальше разговор умело переводится в другое русло? Я, конечно же, девочка тактичная, послушная, и больше эти вопросы не затрагивала. Если любимый мой не хочет мне рассказывать о смерти своих родителей, значит, ему тяжело об этом говорить. Но сердце! Сердце-то моё горчит и болит. Сердцем-то я чувствую, что здесь какая-то тайна, какая-то мрачная трагедия, о которой ему тяжело говорить, а может быть и страшно окунаться в воспоминания, не хочется бередить раны. О том, что он был женат, он мне сразу сказал, наверное, после нашей второй встречи, сказал без подробностей, что недолго был женат. Я не стала расспрашивать, а он не продолжил об этом. Ну, был и был! Он уже большим мальчиком был, я в это время только гаммы начинала разучивать. Для меня это неважно: он со мной – это главное. Но, опять-таки, в лице его часто возникают неожиданные помрачения, настроение его резко падает, а после он долго в себя приходит, откуда-то издалека возвращается усталый и подавленный. Я чувствую, понимаете, чувствую это, потому что люблю его безмерно. Он такой, такой, ребята, такой замечательный и удивительный! Он смиренный и в то же время твёрдый, нежный, умный, вдумчивый, отзывчивый. Отважный! Представляете, я ещё ни разу не была у него дома! Другая бы, насочиняла бы себе в такой ситуации всяких глупостей, мол, что за регресс такой, что-то здесь не так – на дворе 21 век, всё ведь просто сейчас в отношениях между мужчиной и женщиной. Но я его поняла и приняла. Он мне объяснил просто и доходчиво, что я войду в его дом только женой! И это мне так приятно было слышать! Я его ещё крепче полюбила, и никаких мыслей, о том, что он странный не появилось – он такой, такой, такой…

Таня вскинула руки вверх, но не найдя слов, заключила:

– Самый любимый. Но сердце горчит, ребята горчит. Ребята, расскажите мне всё, пожалуйста, умоляю вас, не мучьте меня, вы друзья ― вы всё знаете.

Костя с Маргаритой быстро переглянулись. Костя опустил голову вниз, а Таня, поедая его глазами, почти простонала:

– Господи, да говорите же вы! Не разрывайте мне сердце. Чтобы вы не сказали моя любовь к Димке не уменьшиться, говорите же, конспираторы. Он серьёзно болен?