Маргарита чуть убавила пультом звук стереосистемы и обернулась к Косте:

– Костя, рассказывай всё. Хуже не будет, а неудовлетворённое любопытство любящей женщины, знаешь, может сыграть с Таней плохую штуку, может к серьёзной ссоре привести или того хуже к разрыву…

– Да нет же, нет! – воскликнула Таня. – Дима – это на всю жизнь, Да, я, как жена декабриста, пошла бы за ним в Сибирь, на каторгу, в Гулаг пошла бы…

– Ладно, ладно, Танюш. В Гулаг-то совсем не надо, да и отменили его давно, – заговорил Костя. – Димка не болен. Знаешь, Тань, романтизма в нём много, из этого и стихи его, но он в первую очередь крепкий и отважный мужчина, это ты тоже правильно подметила. Мы с ним корешуем с первого класса, жили в одном доме, отцы наши работали на одном заводе. Дрались с чужими пацанами, слушали рок, ходили на «Зенит», на концерты, знали каждый уголок нашего города, летом ездили на море, или на дачи. Потом мы с ним вместе служили. Напросились во флот, хотели хлебнуть лиха – проверить себя, и таки нормальненько его хлебнули, раз чуть не пошли на дно. Не скрою, влюблялись и ночами бродили по городу с девчонками, и вечеринки весёлые устраивали…

– Господи! Да я и того Димку люблю, которого не знала. Он всегда был моим.

– Женился он за месяц до призыва в армию, ― продолжил Костя, ― Света, ждала его, она была хорошей девчонкой.

Костя замолчал. Таня быстро перевала взгляд с отвернувшейся в сторону Маргариты на Костю, прошептав:

– Была?

Костя, кивнул головой.

– Она умерла на операционном столе, во время трудных родов… ребёнок тоже не выжил…

Таня с расширившимися глазами, быстро прикрыла рот ладонью.

Костя потерев висок рукой, вздохнул и продолжил:

– Светланку и ребёночка похоронили, рядом с её родителями. Дима после этого сильно изменился. Он тогда учился в Универе, но после смерти Светланы стал с прохладцей относиться к занятиям, пропускать их стал, ходил мрачным, замкнулся, расшевелить его не удавалось. Мы все полагались на время, которое рубцует раны. Нескоро, но он стал понемногу отходить, ― мы же молодые были, тогда всё легче переносилось. Он стал опять писать стихи, но тяжёлые и грустные. Это уже в лихие девяностые было, – тогда в Питере слышались выстрелы, взрывали машины, бандиты жгли утюгами торгашей и не только, шли кровавые разборки и делёж добра и частного и государственного, народ обезумел, кинулся кто во что, тут и всякая мелкая подлючая шваль повылезала из нор. Один из таких уродов, которому крайне доза нужна была, вырвал у тёти Ани, матери Димы, сумочку, толкнул её сильно, потому что она не отдавала её, она ударилась головой о ступени…

– Ну, это ведь правда, ребята, что сердце любящее всё видит и чувствует? Ведь это, так ребята, я чувствовала излом Димкиного сердца! – сокрушённо хватаясь за голову, воскликнула Таня со слезами на глазах. – Но и это, конечно же, не всё, не всё, надо понимать?!

– Потом… Маму похоронили, а дядя Игорь, отец Димы, не прожил и года, – они с женой очень любили друг друга. Дима бросил университет. Нужно было жить дальше, ведь у него была его любимица сестра Антонина. Тонечка, красавица, умница, она окончила школу с золотой медалью и училась на первом курсе мединститута. Надо было жить, есть, одеваться, ездить в метро, оплачивать коммунальные платежи. У Димы не было никаких сбережений, а те, что были у его родителей, сгорели в девяностые. Я тогда учился на вечернем отделении, на паях с одним деловитым человеком, мы открыли цех по производству металлических дверей, металлических решёток на окна, заборов для могилок, крестов туда же, ковку освоили – это было тогда актуально, люди прятались в квартирах и интенсивно мёрли. Дима перевёлся на вечернее отделение и пошёл работать ко мне, позже мы с ним выкупили долю моего напарника, который уехал на ПМЖ в Штаты.

Таня побледнев, с расширенными глазами прервала Костю, спросив:

– Мне послышалось или ты сказал: «у него была сестра»?

Костя, посмотрев прямо в глаза Тани, проговорил:

– Да, Танечка.

Таня закрыла лицо, в глазах её стояли слёзы:

– Господи, я начинаю, что-то понимать. Да такие трагедии не проходят бесследно для человека, но это же несправедливо, столько горя на одного ещё не успевшего пожить молодого человека! Димка, Димка, сколько раз я замечала твою грусть! Вдруг, безо всякого повода, будто облако чёрное наплывало на его родное лицо. А я не могла понять, что происходит. Костенька, говори, говори!

– Рак крови, – сказал Костя. – Дима почернел, у него у самого был вид очень больного человека. Он бился за Тоню. Бился отчаянно, открывал самые недоступные двери медицинских светил, два месяца жил в Германии, где немцы пытались спасти Тонечку. Он продал всё, что можно продать, обменял свою четырёхкомнатную квартиру на «двушку» с доплатой, я был рядом, помогал ему и финансово и морально…

Костя нервно закурил, резко встал и подошел к окну, став спиной к Тане и Маргарите, продолжив глухо:

– Она такая молодая была, красивая. От храма, где её отпевали и до момента, когда опустили гроб в могилу, Дима не отходил от гроба, неподвижным жалким таким взглядом смотрел на сестру, будто впитать хотел её облик, и молчал. Ни слова не промолвил. Я уже подумал, не ступор ли у него, не потерял ли он дар речи? Честно говоря, смотреть действительно было страшно, поверить невозможно было, что в гробу лежит мёртвая Тоня. Она девочка была тоненькая хрупкая, обожала белый цвет, ходила в кипельно-белых брючках, белых кофточках, белой кожаной куртке, и похоронили её в белом платье, обложив белыми розами. Она лежала как живая, и на лице её, чистом и прекрасном, была, мне так казалось, тлела умиротворённая и счастливая улыбка. Они лежат рядом Тоня, дядя Игорь, тётя Аня…

Костя сел за стол, затушил сигарету в пепельнице, на лбу у него выступила россыпь капелек пота, глаза покраснели. Он посмотрел на окаменевшую Таню, продолжил, потерев устало лоб:

– На кладбище я не отходил от Димы, но в какой-то момент, когда люди рассаживались в автобус, я его потерял. Автобус долго ждал Дмитрия, я бегал по кладбищу, ища его. Три весёленьких ночки были у меня после похорон Тони. Я обзванивал больницы, морги, обращался в милицию. Дима позвонил мне на четвёртый день и сказал, что он в монастыре…

– Бедный мой, Дима, – прошептала Таня, заплакав. Маргарита протянула ей платок. Таня взяла его, скомкала в руке, закрыла глаза руками.

Костя продолжил:

– Больше года он пробыл в монастыре. Но однажды утром пришёл ко мне в цех, худой, с валившимися щеками, но крепкий такой, прямой; позже говорил мне, что очень много там трудился и молился, это спасало его от тоски. И знаешь, он улыбался! Какой-то не своей улыбкой, такой смирный был, даже застенчивый, тихий; сказал, что вернулся и хочет работать. У меня, честно говоря, мелькнула противная мысль, что он не в себе, но позже, наблюдая за ним, я понял, что он как бы это сказать поточнее… укрепился. Да, точно, – укрепился, и вроде даже каким-то стал другим человеком. Ну, а дальше, собственно, нечего и рассказывать. Был весь в работе, стал любимцем нашего маленького и дружного коллектива ударного капиталистического труда. А теперь, Танюша, самое главное… то с чего начался наш разговор. О дне сегодняшнем… Пожалуйста, не волнуйся, он не болен…

– Передохни Константин, – перебила Костю Маргарита, – я Тане расскажу последние новости. Ты, Танечка, правда, не волнуйся, пожалуйста, никто больше не умер, слава Богу, и, надеюсь, в ближайшее время не умрёт. Тут нечто мистическое произошло и довольно банальное…

Разведя руками, Костя кивнул головой и замолчал.

– Когда Димка стал встречаться с тобой, он будто на крыльях летал, счастливая улыбка не сходила с его лица. Нам он сразу доложил, что влюблён. Но с недавних пор, что-то стало с ним происходить не похожее на него, вот эти резкие отключения, которые ты заметила, после чего приходил он в себя как-то болезненно. Вздрагивал, озираясь озадаченно. Видно было, что-то с ним происходит неладное. Таня, ты, наверное, уже заметила, что я, никогда не виляю и рублю правду в глаза, за что частенько имею по жизни неприятности. Но ненавижу я недомолвки, враньё, тягомотину словесную! В январе, когда ты улетела домой на зимние каникулы, мы затянули Диму в ресторан; он особенно после твоего отъезда стал дёрганным. Уговорили. Выпили по бокалу вина, и я Диме говорю: «Колись, братишка, что с тобой происходит?» Если честно, то мы с Костей думали, что у него какие-то возникли с тобой проблемы. Оказалось совсем другое и по мне совершенно дурацкое, о чём я со всей прямотой ему сказала…