– И она, как и все твои натурщицы возлежала обнажённая вот на этом твоём знаменитом диване, и стала твоей возлюбленной? Колись, дядя, – рассмеялся Костя.

Мельников скривился.

– Константин, ты вульгарен. Джоконде не приличествует раздеваться перед творцом. Кстати, о Джоконде. Когда-то по заказу какого-то нувориша, один пройдоха, по имени Винченцо Перуджиа, спёр картину из Лувра, но облажался. Оказалось впоследствии, что это всего лишь копия. Оригинал ещё раньше выкрал некто Жорж Буле, нотариус по профессии, но со своим необычным «пунктиком» в голове. Дома он устроил алтарь, где вместо иконы стояла Она. Сам он прекрасно рисовал, но писал только Её. В конце концов, всё открылось. Нотариуса вычислили и определили в клинику для душевнобольных, где он выпросил краски и написал по памяти свою очередную Джоконду, да так хорошо написал, что предприимчивый хозяин клиники за хорошие деньги продал картину в какую-то галерею. Оставшись без своего идеала, наш нотариус, затосковал и начал писать свою очередную Джоконду. Но не успел её закончить. Ему показалось, что она с портрета смотрит на него презрительно, усмехаясь. Такого удара он не выдержал и скончался перед портретом своей возлюбленной.

– Бред какой-то. Такие страсти вокруг какой-то картины. Хотя, дядя Володя, ты меня заинтриговал, – сказал Костя. – Нам-то ты можешь показать своё творение. Родному-то племяннику можно довериться?

Он повернулся к Дмитрию и шутливо-строгим голосом, подмигнув, приказал:

– А ты, Дмитрий, выйди или закрой глаза. А вообще – это свинство, дядя, скрывать от глаз знатоков свои творения. Искусство в массы – вот лозунг достойный уважения.

Мельников подошёл к картине. Повернувшись к друзьям, он раздумчиво сказал:

– Еще никто не видел её. Когда у меня собираются такие компании, как вчера, я прячу картину подальше от посторонних глаз. Люди частенько становятся скотами, когда наберутся. А эта дама… эта дама не должна зреть скотства. Я не хочу, чтобы она видела человечество в его потно-похотливом греховном состоянии, ― это её оскорбляет.

Костя присвистнул:

– Да у тебя точно пунктик, дядя Володя! Попахивает кондовой мистикой. Это же всего лишь портрет! И ему должно быть всё равно кто на него смотрит. Как всё равно вот этой бутылке пива у меня в руке.

– Костя, ты ужасный неуч и циник. Но почему же, скажи мне, люди замирают у Моны Лизы? Почему спорят о ее загадочной улыбке? – пылко воскликнул Мельников. – Почему мы не можем оторвать глаз от творений древних мастеров, застываем изумлённые у беломорских петроглифов? Почему стоим подолгу у икон? Почему потом, когда мы уходим из музея, мы ещё долго находимся под впечатлением увиденного, возвращаемся мысленно к нему. Быть может, что-то сошло с картин и вошло в нас? Основатель ислама Мухаммед запрещал рисовать лица людей и утверждал, что человек может сойти с картины и потребовать свою душу, но так как кроме Аллаха, этого никто сделать не сможет, такой человек будет творить зло и остановить его будет очень не просто. К словам Мухаммеда у нас никто серьёзно не относиться. А зря! Я думаю, что существует и обратная связь: не только мы получаем сильнейший эмоциональный заряд, но и изображение получает импульс и не всегда положительный. Как это аукнется, трудно представить. Вспомните, что произошло с «Данаей» в Эрмитаже. Человек с неким пунктиком плеснул на картину кислотой. На картину ли? Или на саму Данаю? Может он не желал, что бы её лицезрели бездушные массы и похотливые онанисты или она, что-то такое шепнула ему на ухо?

– Мистика! – упрямо повторил Костя. – По-моему, у тебя башню сорвало реально, дядя Володя. Давай, наконец, посмотрим на твою прекрасную даму и получим обещанный эмоциональный заряд. Мы люди с позитивным настроем и дама на картине, надеюсь, от нас не пострадает.

Мельников покачал головой.

– Ты упрямец. Перечитай «Портрет» Николая Васильевича Гоголя или «Портрет Дориана Грея». Могу ещё кое-что предложить почитать на эту тему. Гениев эти вопросы занимали, а наш Костя сразу всё отметает. Мистика, видите ли!

– Ладно, колись, дядя. Показывай свою Джоконду, – хмыкнул Костя.

– Хорошо, – вздохнул Мельников и взялся за край простыни.

– Гульчетай, открой личико, – хихикнул Костя, и в следующее мгновение в комнате стало необычайно тихо и откуда-то взявшийся луч света, осветил картину.

На ней была изображена юная девушка в костюме наездницы. Она стояла у дерева, на ветвях которого расселись птицы, со стеком в руке рядом с белой лошадью, у ног её мирно лежали оленёнок, рысь и змея. Девушка была удивительно хороша! Длинные русые волнистые волосы струились по её плечам, пухлые губы были чуть приоткрыты, широко поставленные прекрасные серые глаза, в которых незримо витала загадочная светящаяся улыбка, смотрели куда-то вдаль. Картина была написана в манере старых фламандских мастеров, но прекрасная наездница вышла удивительно современной.

На несколько минут в комнате повисло молчание. Нарушил его Костя. Он почти выкрикнул:

– Прикольно! Магнетирует! Ты ― мастер, дядя! Но всё же, это портрет, как портрет – сколько таких портретов? Ты написал картину в стиле какого-то старья, но дама твоя вышла такой современной и такой сексуальной, пальчики оближешь! Ты её мог одеть и в джинсовый костюм, и в свадебное платье, в маленькое чёрноё платье а-ля Коко Шанель и даже в крестьянский балахон и это бы не испортило обедни. Чертовски хороша девица и с тайной какой-то. Но, дядя Володя, что-то я не слышал о Джокондах наездницах. Почему ты её не поместил в какой-нибудь средневековый интерьер?

– Соображаешь, племянник, – удовлетворённо хмыкнул Мельников. – Таких дам мать-природа воспроизводит на свет немного. Всего несколько особей в сто лет. Они вбирают в себя черты множества прекрасных женщин многих эпох и, берут от них всё самое лучшее. Вот и Таня моя такая. Я написал много эскизов, но остановился на наезднице, мне хотелось, чтобы её окружала живая природа, а она сама была бы её самым ярким воплощением.

– Ага, а рысь с оленёнком и змея у её ног перестают быть врагами перед такой красотой? ― рассмеялся Костя, а Дмитрий, не отрывая глаз от картины, воскликнул:

– Таня? Это не собирательный образ?

– Танечка, ― произнёс Мельников, будто наслаждается звуками этого имени. ― Она мне позировала в этой комнате. Всё остальное: лошадь, дерево, пейзаж, одежду, животных, вот эту золотую брошь в виде ящерицы на её камзоле я после пририсовал…

– Красивая, – проговорил Дмитрий, почему то с обидой в голосе. – Вы поддерживаете с ней связь?

Мельников бросил быстрый взгляд на покрасневшего Дмитрия.

– Связь – это слова из обихода сотовых операторов и пошловатых потаскунов, – надавливая на слова, сказал он, но тут же смягчил тон:

– Мы поддерживаем дружеские отношения. Эта девушка, не из нынешнего ряда беспардонных девиц-хохотушек, которые изъясняются несколькими словами вроде Эллочки-людоедочки всегда готовых к неожиданным приключениям. Таня Каретникова серьёзная, честная, чистая девушка, немного ещё дитя, ребята и прекрасная пианистка. Не скрою, я испытывал к ней влюблённость и нежное обожание, но это были чувства мудрого старца, а не горячего мачо. Мне этого вполне хватало для вдохновенной работы.

– Так она питерская? – жадно всматриваясь в картину, – спросил Дмитрий.

– Зацепило Диму, – хохотнул Костя, бросая быстрый взгляд на товарища.

– Она из пригорода Ростова-на-Дону. Учится в консерватории. Я с ней познакомился в филармонии на концерте. Уговаривать позировать пришлось долго. Вначале она ходила ко мне с тётушкой. Такая, знаете, дама благородная, из ленинградских интеллигенток, в какой-то немыслимой шляпке, из тех, что носили дамы во времена Марины Цветаевой. А живёт Таня у этой матронессы в квартире на Галерной. Нравиться вам моя работа, Дмитрий?

За него, расхохотавшись, ответил Константин:

– Ему не работа, а Таня твоя явно понравилась и это странно. Он любитель совсем других картин. У него в комнате висит картина, на ней какая-то уродка в зелёной шляпе с красными волосами. Затаскал меня по музеям, просвещает металлиста.