– Ну, тебе-то, племянник, совсем не помешает по музеям походить, – сказал Мельников и, с интересом глянув на Дмитрия, спросил у него:

– Любите фовистов?

Дмитрий заторможено отвёл глаза от полотна с наездницей, моргнув глазами, спросил:

– Простите, что?

– Костя сказал, что вы интересуетесь живописью, но кажется, тяготеете к модернистским течениям?

Костя опять встрял:

– Димка, учился на философском…

– Дмитрий ответил смущённо:

– Мои пристрастия непостоянны. Был период, когда я ходил очарованный творчеством классиков, титанов эпохи Возрождения, Ренессанса, после влюбился в импрессионистов, волновали меня и Матисс, и Ван Гог, и Гоген… всегда любил русскую живопись, особенно Серова.

– Фовизм… эмоциональная суггестивность и декоративность, внутренняя организация средствами композиции, – проговорил задумчиво Мельников, – расчёт на эмоциональное воздействие на зрителей. Костя, кажется, говорил о «Женщине в зелёной шляпе» Матисса? Ну, что ж, красные волосы, зелёный цвет носа, переходящий в красный цвет щёк, плечи опять зелёные, но шея уже красная, это вызывает оторопь, воздействует на подсознание. Великой гордыней были охвачены все эти художники-изобретатели новшеств, поругатели и осквернители классического искусства, оттого и фовизм не прожил долго. Хотя, справедливости ради нужно сказать, что Матисс рисовальщиком был отменным, у него был тонкий рисунок, и он занял достойное место на художественном Олимпе. Мне кажется, они выпендривались, а на самом деле завидовали классикам. Моё мнение сформировалось давно и ничто не может его поколебать: западное искусство стало загинаться из-за слепой веры в святую троицу в лице Шопенгауэра, Ницше и Фрейда. Модернизм…

Дмитрий, делая вид, что он с интересом слушает Мельникова, смотрел на картину, ему это было не трудно делать: картина была за спиной художника.

Засиделись у Мельникова допоздна. Ещё много пили и Дмитрий постоянно ловил себя на мысли, что думает о девушке, изображённой на картине. Когда уже уходили, Мельников придержал Костю в дверях за плечо и сказал:

– Кстати, о мистике, Фома ты наш неверующий. Был такой немецкий художник Франц Штофф. Он рисовал ужасные пейзажи, черепа, кости, людей, обвитых змеями. На одной из своих картин он изобразил взрослого фюрера. Гитлер стоял в чёрном плаще с мечом в руке на фоне огненно-красной ауры. Внизу своей картины художник оставил свой автограф: Франц Штофф, моя первая работа маслом, 1889 год. Между прочим, Константин это год рождения Гитлера. Врубаешься? Вот так бывает. Некоторые исследователи считают, что это исчадие ада сошло с картины Штоффа.

Костя, обнимая с любовью дядю, рассмеялся:

– Ты непоправимый мистика! А Танечка-то случайно не сходит к тебе с картины, Петрович? Не укрывает тебя, когда ты ночью сбрасываешь с себя одеяло?

– Дурак ты, Костя, хотя и парень хороший. Но хороший парень, – это не профессия, племянник, – сказал Мельников, рассердившись, кажется, по-настоящему.

– Да пошутил, я пошутил, – ответил Костя, тиская дядю в крепких объятиях. – Люблю я тебя, дядя Володя. Повезло мне с тобой. Иметь родственника гения – это классно, не всем так везёт.

Дмитрий при расставании с Мельниковым был рассеян и задумчив.

В эту ночь Дмитрию приснился сон.

Он вёл в поводу белого коня, на котором сидела Таня, девушка с картины Мельникова. Они шли цветущим лугом и остановились у полноводной реки. Дмитрий помог девушке сойти с коня и, когда её ноги коснулись земли, она оказалась в его объятиях; девушка не отстранилась от него, от неё пахло нарциссами, она смотрела в его глаза любящим доверчивым, чистым взглядом. Дмитрий, чувствуя, что тонет в этих прекрасных глазах, потянулся с колотящимся сердцем к её влажным приоткрытым губам, пушистые ресницы девушки качнулись, она закрыла глаза в ожидании поцелуя.

Но Дмитрия подкинул на кровати звонок будильника. Он открыл глаза, недоуменно обвёл глазами свою комнату и тут же быстро закрыл их. Ему страстно хотелось снова очутиться в этом чудесном сне, увидеть его продолжение, которое сулило желанный поцелуй прекрасной наездницы.

Но в комнату вползало серенькое, пасмурное питерское утро, клёны за окном стояли голые, накрапывал дождь. Любимая песня «Лейла» Эрика Клептона не подняла ему настроения, гантели он с раздражением бросил на пол посреди лоджии, сделав всего пару движений. Не допив кофе, он вышел из дома.

Машину он вёл рассеянно, пару раз сделал опасные неосмотрительные манёвры. В голове его жил живой образ прекрасной наездницы, её близкие губы, доверчивый взгляд прекрасных глаз. Ему чудился аромат юного тела, почему-то ему казалось, что это должен быть аромат нарциссов.

Когда Константин зашёл в кабинет к Дмитрию, вид у него был унылый, на крепкое рукопожатие друга он ответил вяло. Костя внимательно глянул в удручённое лицо друга.

– Да, не заболел ли ты часом, брат? Видос у тебя такой, будто ты не спал, или спал в мороз на парковой скамье.

Дмитрий, стуча по клавишам клавиатуры, кисло улыбнулся.

– Всё хорошо, Костя, всё хорошо.

– Не очень-то хорошо, по-всему, ― с сомнением качнул головой Костя. ― Нам привезли металл, мне нужно идти принимать. С новостройки пришла выгодная заявочка, люди хотят наши входные двери эконом класса купить. Объём большой. Переговори с ними. Ну, я побежал…

Дмитрий, молча, и согласно кивнул головой, продолжая клацать по клавишам, вид у него был «потухший». Костя остановился.

– Димыч, да что с тобой? Сидишь истукан-истуканом! Может, скажешь мне, что происходит?

Дмитрий закинул руки за голову, откинулся расслабленно на кресло и закрыл глаза.

– Костя, я правильно понял, из рассказа твоего дяди, что прекрасная наездница живёт в Питере и учится в Консерватории?

Костя расхохотался.

– Так ты в натуре прикипел. Ты правильно понял, романтик, наездница в Консерватории учится.

Дмитрий встал из-за стола и подошёл к окну, стоя спиной к Константину, он тихо проговорил, улыбаясь чему-то:

– Я её в чудесном сне сегодня видел, я рядом с ней стоял… она ещё лучше, чем на картине. Теперь, вот, всё из рук валится, невыносимо хочется её видеть.

Он повернулся к Косте и заговорил горячо, с горящими глазами:

– Я должен её видеть! Я проеду, Кость, к Консерватории. От нас до Театральной площади всего ничего. Ничего не могу с собой поделать. И, знаешь, у меня такое чувство, что я её сегодня непременно встречу.

– Но, ты вообще, можешь себе представить, сколько времени можно таким Макаром простоять у Консерватории в надежде встретить прекрасную наездницу? Не проще ли узнать в деканате расписание её занятий, ведь Петрович и фамилию её назвал.

– Да, да, Каретникова, хорошая фамилия, ― задумчиво проговорил Дмитрий и упрямо мотнул головой:

– Это не то, не то. Это, Костя, как-то практично и трезво. Я верю в свою интуицию, и должен её проверить. Я непременно её увижу сегодня. Всё, всё, я поехал, Костик.

– Надеюсь, интуиция тебя в этот раз не обманет. Ты романтик и мистик, вас с моим дядькой спаровать ―то-то парочка выйдет, ― сказал Константин и, помолчав, добавил:

– Кстати, позавчерашний вечер у дяди, внёс кое-какие коррективы в мою жизнь. Завтра Маргарита переезжает ко мне. Так что, жду тебя в гости с прекрасной наездницей. Это, в самом деле, было бы клёво. Ладно, удачи. Надеюсь, ты встретишь её. Хорошо бы не на коне с хлыстом, ха-ха.

– Погоди, ― остановил Костю Дмитрий, ― ты не чуешь запах нарцисса?

– У чую запах горелого металла из цеха, где его сейчас режут, ― расхохотался Костя.

– Странно, меня преследует запах нарцисса…

Дмитрий стоял у памятника П. И. Чайковскому лицом ко входу в Консерваторию, уже больше часа. Погода по-прежнему была тягостно мрачной, накрапывал дождь, мимо шли нахохлившиеся, спешащие по своим делам прохожие. Несколько раз Дмитрий менял дисклокацию, переходил на другие места, но так, чтобы видеть вход в Консерваторию. Его стали одолевать сомнения, и он уже стал соглашаться с трезвыми доводами Кости о том, что такие поиски могут стать длительными, без реальной перспективы увидеть Таню. Но в деканат он не пошёл и позиций своих не оставил: голос внутри него не сдавался, требовал остаться.