– Переводить, господа, сказанное новеньким-стареньким учеником, думаю, никому не надо. Всем понятно, что он настоятельно рекомендует мне взвешенно относиться к слову. И в этом с ним невозможно не согласиться: слово, в самом деле, страшная сила ― убить может.

Веселье в классе нарастало, и Анна Васильевна раздражённо закричала, стуча по столу рукой:

– Тихо, тихо. Закончили пикировку. Пора и учёбой заняться.

Вадим, расположившись за партой, цыкнул зубом, бросил всё ещё стоящей Тане:

– Ну, чё стоишь? Садись уже, дура языкатая.

– Спасибо, сударь, никак не ожидала от вас такой чести, это так галантно с вашей стороны, – ответила Таня присаживаясь. Это опять вызвало очередное оживление в классе, и Анне Васильевне пришлось опять стучать по столу.

Вадим искоса наблюдал за Таней: пшеничные вьющиеся волосы, яркие и живые серые глаза, алые и сочные, с капризным изломом губы, разгоревшиеся от неожиданной перепалки щёки, уже развившаяся грудь. Он делал рассеянный, безучастный вид, но сердце его колотилось, ноздри подрагивали: он жадно втягивал, тонкий запах исходящий от девочки, безуспешно пытаясь идентифицировать его. Этот запах приносил ему неизъяснимое удовольствие. Ни одна из его развратных подружек, которых у него за прошедший год было немало, так не пахла. Пахли они вином, сигаретами, немытым телом, нечистым дыханием, давно не стиранной и не отглаженной одеждой.

Он сидел, развалясь, положив руки на парту. Таня искоса глянула на эти руки с безобразно обкусанными ногтями, под которыми местами чернела грязь и на её лице застыло удивление, смешанное с недоумением.

Она посмотрела прямо ему в глаза. В её взгляде не было ни отвращения, ни презрения, только искреннее и нескрываемое недоумение. А Вадим поймал этот взгляд, глянув на свои ногти, густо покраснел и медленно убрал руки с парты, положив их между ног. Так он и просидел до звонка, а когда урок закончился, взял свой тощий рюкзачок и быстро ушёл из школы.

Когда он пришёл домой, старшая сестра делала уроки, младшая смотрела телевизор. Вадим, помявшись, бросил старшей сестре:

– Слышь, Светка, дай ножницы и пилку.

– Чё застыдили тебя? Говорила я тебе, что рассаду можно сажать под твоими ногтями.

– Меньше базарь, давай, что сказал.

Сестра, посмеиваясь, дала ему насесер.

– Пострижёшь меня попозже, когда искупаюсь, ― пробурчал Вадим.

Вадим осилил седьмой класс. Неплохо шли у него дела и в восьмом. В мае у Тани был день рождения. На перемене она подошла к доске и, захлопав в ладоши, обратилась ко всему классу:

– Внимание, господа восьмиклассники! Завтра, в воскресенье, в три дня жду вас всех у себя дома, Окажите мне честь быть гостями на моём дне рождения.

Класс громко и одобрительно загудел: «Гульнём! Подрыгаемся! Придём, придём, придём!».

После уроков Вадим ожидал Таню за воротами школы.

– Слышь, Каретникова, тормозни, ― остановил он её, выходя из-за кустов сирени и, улыбаясь, достал из-под пиджака прелестного чёрного котёнка с белыми «носочками» и «галстучком».

– Тань, у нас уже есть кошка. Возьми. Глянь, какой красавец. У школы гулял, плакал, бедолага. Жалко стало.

Обомлевшая от восторга Таня, наградив Вадима поцелуем в щёку, прижала котёнка к груди.

– Багирой назову. Спасибо, Вадим, лучшего подарка и не придумать. Ты придёшь, надёюсь, завтра?

Вадим ответил солидно:

– Ну, разумеется, мисс Каретникова.

Таня, смотрела на него с удовольствием.

– Ты очень изменился за эти два года. В хорошую сторону, разумеется. Оказалось, можешь. Немного напрягся и вот со всеми оканчиваешь восьмой класс, Ты ― молодец, Вадик.

Вадим, рассмеялся:

– Тяжело в ученье ― легко в бою.

– Мой папа так всегда говорит. Тогда до завтра. Я побежала, ― сказала Таня, с нежной трепетностью гладя котёнка.

Вадим, провожая её взглядом, пробормотал:

– Знала б ты, Танечка…

К нему подошёл одноклассник Ерошкин Лёня. Провожая взглядом уходящую Таню, он хмыкнул:

– Хороша была Танюша, краше не было в селе.

– Метлу-то прибери, ― толкнул его в бок Вадим. ― Давай вместе пойдём завтра. Встретимся в два у парадной. А, сосед?

– Добро, ― Ерошкин вытащил пачку «Мальборо», ― кури фирму. А ты присох до Таньки. Сияешь, как новенький пятак.

– Все замечают, кроме неё, ― рассмеялся Вадим.

На следующий день Ерошкин и Вадим встретились, как и договаривались у подъезда дома, в котором жили. Вадим был в новом костюме, в белоснежной рубашке с букетом цветов и подарком в пакете ― это была красивая керамическая ваза. Поздоровавшись с Ерошкиным, он весело проговорил:

– Ну, пошли, что ли, братан?

Но Ерошкин повёл себя как-то странно: стал отводить глаза в сторону, топтаться на месте и Вадим спросил его, рассмеявшись:

– Ты чё, в натуре, живот болит?

Ерошкин, промычав что-то нечленораздельное, прокашлялся и, глядя, в сторону сказал:

– Короче, Вадька. Тут, такая лабуда, вышла… мать Каретниковой закатила Тане скандал, мол, день рождения будет только без тебя, мол, хулиганов нам ещё дома не хватало. Таня плакала, умоляла, но та упёрлась. Ну, сам понимаешь, ― против предков не попрёшь. Она мне позвонила, попросила сказать тебе… ну, вот как-то так. Да ты не переживай, родители совки старые ― они не рубят. К тому же, ты знаешь, маманя у ней важная шишка ― директор музыкальной школы, папаня полковник ― ентилигенция, они ж с выпендроном все.

Вадим выслушал Ерошкина, мертвея лицом, глядя на друга расширившимися глазами.

Ерошкин толкнул его в плечо.

– Ты чего, Вадька? Не переживай. Давай по пиву? Я могу тоже не пойти, хочешь? Сходим к пацанам в подвал.

Вздрогнув, Вадим стал приходить себя. Голосом, не предвещающим ничего хорошего, он, сопя, сказал:

– Не переживать говоришь?

Полетел в канаву букет, Вадим закричал с надрывом:

– А я и не переживаю! Не переживаю. Я никогда не пе-ре-жи-ваю.

Трясущимися руками он достал из пакета вазу, и грохнул ею о фонарный столб.

– Не переживаю,― повторил он и побежал.

– Вадька! ― крикнул ему вслед Ерошкин, но Вадим бежал, не оглядываясь.

Остановила его рослый парень, схватив его за руку, с шутливым возгласом:

– Тпру, сивый. Чуть помедленнее кони, чуть помедленнее. Ты куда летишь, станичник?

Вадим попытался вырваться, но парень держал его крепко, говоря:

– Кто обидел? Говори, рога обломаем.

Вадим отводил глаза, в которых ещё не просохли слёзы.

– Пусти, Гришаня. Я сам себя обидел.

Гриша разжал руку, усмехнулся.

– Любовь-морковь? Да мне Ерохин уже всё рассказал. Брось. Знаешь, сколько их у тебя будет.

– Такой не будет, ― хмуро ответил Вадим, добавляя, ― а Ерохе я рожу брехливую разобью.

– Тю! ― рассмеялся Гриша. ― Будет, будет. Куда ты денешься? А Ерохе я уже «леща» отвесил за базар не по делу. Пошли лечиться к Тимохе «косому», у него предки уехали в станицу.

В квартире Тимохи «косого» стоял дым коромыслом и хохот. В комнате веселились ребята разного возраста и две девчонки. Пили пиво, курили, из колонок звучали песни Виктора Цоя.

Гриша позвал Вадима с Тимохой в кухню, закрыл дверь и достал из-за уха папиросу. Зубоскал и пересмешник, он с серьёзнейшим лицом, сказал Вадиму:

– У меня, Вадик, имеется волшебное лекарство, с помощью которого ты сможешь прямо сейчас вызвать сюда свою недоступную Танюху-именинницу, и она тут же явится к тебе с любовью и уважением.

– Кончай прикалываться, Гришаня, чё я не курил никогда? Меня «трава» не цепляет, пару раз стошнило сильно, ― заявил Вадим солидно и горделиво.

– Значит, плохая «трава» была, а главное ты курил неправильно. Прежде чем закурить, нужно заказать нужную тебе тему «прихода»; например, говоришь про себя: дорогая Марусенька, приходи вечером на сеновал. Пойми правильно мой тонкий намёк, милая Марусенька, не забудь подмыться и надеть чистое бельё.

Тимоха с Вадимом расхохотались.