– Я не справлюсь… – шепнула она и сняла очки, – да простит меня Господь, не справлюсь…Боже…

Женщина положила белый кружок в рот, запила водой и замерла в ожидании момента, когда сердце перестанет выпрыгивать из груди, а боль в висках отступит.

– Мне сказать нашим, что консультации не будет? – Тихо спросила школьница, – Елена Николаевна?

– Боюсь, что я не смогу сегодня, – покачала головой учительница, вытирая намокшие глаза, – как подумаю про ваш 11 «Б», так сразу вспоминаю Костю.

Елена Николаевна устало оглядела пустой класс, и взгляд невольно остановился на четвертой парте первого ряда.

Со стороны двери раздался короткий стук, и школьница воспользовалась моментом, чтобы выйти из кабинета, пропустив внутрь гостя.

– Здрасьте, Татьяна Михална. – бросила девушка и поспешила исчезнуть в школьном коридоре.

– Меньше помады, Маша! – Крикнула ей вслед завуч, – в школу как на дискотеку… дорогая моя, вы плачете?

– Все в порядке… – соврала учительница, выдавив из себя слабую улыбку, – что-то случилось?

– Никто не умер, слава Богу, – обронила, не подумав, Татьяна Михайловна, и тут же покраснела.

Елена Николаевна всхлипнула, и женщина неловко двинулась к ее столу, чтобы попытаться приобнять хрупкую учительницу.

– Я в порядке, в порядке… – отмахнулась она, вежливо отстранив от себя завуча.

– Пойдемте-ка в учительскую, я напою вас чаем, – предложила Татьяна Михайловна, – там как раз сидит журналистка из городской газеты, хочет побеседовать с учителями, работавших с Вороновым. Денис ведь любил литературу, если я не ошибаюсь?

– Костя, – поправила ее Елена Николаевна, перебирая пальцами складки на своей вязаной кофте.

– Конечно, Костя… – пробормотала женщина, помогая ей подняться с места. Они молча вышли в шумный коридор, пытаясь маневрировать между бегающими и кричащими детьми.

– Досадное происшествие, конечно… вы не представляете, сколько мороки сейчас начнется – будут проверки, заставят кучу бумажек заполнять, всех старшеклассников прогонят через психолога – Оксана Валерьевна застрелится от сверхурочных работ! Так, Долгих, положи мяч немедленно! А она и так за копейки работает, как и мы все… положи, а не брось, я сказала! Мать пусть ко мне зайдет завтра! Пятый «А», все в класс, сейчас же! Как зарплаты божеские платить – это нет, а как всех собак за подростковый суицид спустить на нас – это мы пожалуйста! А я его толкала? Или может вы его заставили с крыши прыгнуть? Ну, выходила у него тройка по моему предмету за год, так а я при чем? Сиди себе над учебником, а не по крышам шастай! А все что скажут? Школа виновата – школа не доглядела. Так у меня не тысяча глаз, знаете ли!

– Ребенок умер, – укоряюще шепнула ей Елена Николаевна.

– И что мне – пойти утопиться? – Хмыкнула Татьяна Михайловна, цокая каблуками своих туфель по покрашенным доскам школьного пола, – как что скажете, ей Богу, так хоть иди, вешайся. Маша, я что про помаду сказала?

– Ну Татьяна Михална!

– Чтоб на физике без нее сидела! – Завуч раздраженно открыла дверь учительской, пропуская учительницу вперед.

При их появлении с дивана вскочила девушка, сжимая в руке блокнот. Елена Николаевна скользнула взглядом по ее открытым стройным ножкам и тут же поборола в себе чувство подступившей зависти. В голове всплыли хихикающие однокурсницы, заигрывающие с накаченными курсантами местной военной академии, вялые приставания которых она благородно отвергала в ожидании своего единственного. Как оказалось – зря.

– Олеся, – представилась девушка и коротко кивнула учительнице.

– А это наша Елена Николаевна, – представила ее Татьяна Михайловна без особого энтузиазма, – что сказать – образцово-показательный педагог, все о детях и для детей. Сердце, так сказать, и то – отдала. Нашим оно в принципе без особой надобности, контингент, конечно…не золотые дети, не будущее России. Но и не вечерняя школа, знаете ли! Мы, как я говорила, свое дело делаем – все по методичке, все по учебным пособиям, по рекомендациям.

– Я помню, – вежливо перебила ее журналистка и невзначай бросила взгляд на настенные часы с гербом школы.

– Оставлю вас, – Татьяна Михайловна обиженно оглядела их и, помедлив, вышла из кабинета одновременно с громким трезвоном, объявившим конец перемены. Все звуки мгновенно стихли, и в наступившей тишине стало слышно, как своими каблуками цокает Татьяна Михайловна по направлению к кабинету физики.

– Так вы преподаете…– начала разговор Олеся.

– Русский язык, – Елена Николаевна неуклюже села в неудобное кресло, – и литературу.

– Моя бабушка тоже была учителем, – улыбнулась журналистка, – преподавала старославянский язык.

– Правда? – Учительница подалась вперед и перевела взгляд на туфли собеседницы, – если не для записи…

– Конечно, – кивнула Олеся, – между нами, девочками.

– Моя первая… – женщина смущенно покраснела, – первая серьезная влюбленность – преподаватель старославянского языка. Он был единственным, кто понимал меня в институте, я даже писала ему письма, какое-то время. Ой, наверно, не нужно было рассказывать, я все-таки учительница.

– Бросьте, мы же почти ровесницы, – махнула рукой девушка, – о чем вы писали?

– Да так, всякие глупости… – вздохнула Елена Николаевна, – писала о своей жизни, о том, что думаю о профессии. Делилась впечатлениями от нобелевской премии по литературе, даже… даже цитировала «Евгения Онегина», представляете, как глупо?

– Вовсе нет, – покачала головой Олеся, – Он что-нибудь отвечал вам?

– Нет, – женщина задумчиво перебирала складки на своей невзрачной кофте.

– Честно говоря, один раз он ответил. Попросил больше не писать. Такая вот незанимательная история с невеселым финалом.

– Мне понравилось, – пожала плечами журналистка, – Костя любил ваши истории?

Стрелки часов методично отстукивали секунды, эхом разлетаясь в голове Елены Николаевны, и она рассеянно посмотрела на крыши высоток, маячивших за окном.

– Вы знаете, я всю жизнь считала, что занимаюсь богоугодным делом – вкладываю в головы детей знания об орфоэпии и романтизме, рассказываю важные вещи. Костя Воронов был одним из немногих, кому действительно было это нужно. Мои истории, как вы сказали. Ему все это было небезразлично: что думают эти люди в «Грозе», что чувствуют герои «Гранатового браслета». В нем было что-то такое, от героев этих книг…что-то благородное и возвышенное, чего нет у его сверстников. И я спрашиваю себя, как такой мальчик мог так поступить, и могла ли я заметить…

Олеся молча протянула ей бумажный платок и отвела взгляд от ее покрасневших глаз.

– Знаете, как бывает, когда ребенка недолюбливают – часто не стесняются и при учителе его задеть, – продолжила Елена Николаевна дрожащим голосом, – но такого с Костей я никогда не замечала – он был спокойным мальчиком, ни с кем не конфликтовал, не дрался. Но и друзей у него было немного, кажется, он хорошо общался с мальчиком из параллельного класса, никак не вспомню фамилии…

– Вы можете вспомнить ее, Елена Николаевна? – нахмурилась Олеся, – я бы хотела поговорить с ним, если это возможно.

Часы напряженно тикали, и учительница почувствовала, что ей не хватает свежего воздуха. Голова потяжелела, и Елена Николаевна рассеянно посмотрела на свои сухие руки.

– Я не могу… – прошептала она, – видит Бог, я не могу.

– Давайте, я оставлю вам свой номер, – откуда-то издалека предложила Олеся, – если вы вспомните фамилию его друга или узнаете еще что-нибудь, то позвоните мне, хорошо? Вы можете мне очень помочь в этом деле.

Елена Николаевна послушно закивала головой, не отрывая взгляда от крыш домов и медленно теряя рассудок от несмолкаемого тиканья часовых стрелок.

Равнодушное солнце било в глаза Андрея, из-за чего все выглядело неестественно размытым и ярким. Позолоченное кадило, которым размахивал священник, мелькало взад-вперед перед нечеткими лицами собравшихся людей, тесным кругом обступивших могилу с простеньким деревянным крестом.