Какого черта она делает в этом захолустном Торрансе, с его изнуряющей жарой и высокой влажностью?

Это была не ее идея переселиться прошлым летом во Флориду. Это все Ян. Два года он уговаривал ее переехать с северо-востока в какой-нибудь южный городишко: «Так будет лучше для моей практики, для детей, для нашего брака». Он обещал, канючил, добиваясь ее согласия: «Ну, давай же, решайся! Я навел кое-какие справки — ты без труда устроишься там учительницей. Стань авантюристкой. Попытайся хотя бы. Ну, максимум на два года. Клянусь, если тебе не понравится, мы вернемся».

Во всяком случае, так он говорил. А думал, как теперь ясно, так: я безумно влюблен в эту женщину, с которой познакомился по Интернету, поэтому готов забросить практику, выдернуть тебя с детьми с насиженного места и переехать в этот захудалый городишко, чтобы продолжить роман уже наяву; ну а если ничего не выгорит — мы уедем.

Но уехал только он. Сегодня ровно семь недель, мысленно подвела подсчет Сэнди, сосредоточившись на плакате, призывающем к всеобщей грамотности, который висел на дальней стене класса, и изо всех сил стараясь сдержать слезы. Вряд ли это был его первый роман — за прошедшие годы у нее не раз возникали подобные подозрения, ни разу, впрочем, не оправдавшиеся. Но известие о том, что он ее бросает, стало для нее ударом. Она допускала, что ему не терпелось бежать из Рочестера от какой-нибудь надоевшей интрижки, но ей и в голову не могло тогда прийти, что это ради новой.

Она пребывала в шоке, она смотрела, как он набивал вещами свой старый чемодан и новый докторский саквояж, который она подарила ему в день открытия новой приемной. И все это для того, чтобы перебраться в просторную квартиру на другой части города, располагавшуюся буквально в двух шагах от дома Кэрри Фрэнклин, этой клонированной Барби, его сногсшибательной возлюбленной из Интернета. Единственное, что помешало ему переехать сразу к этой разведенке с огромным лягушачьим ртом и длиннющими волосами, так это то, что его опередила ее мамаша. После третьего развода Кэрри та прочно обосновалась у нее и, похоже, не собиралась съезжать. По слухам, последнему — и уже даже пугающему — увеличению своей груди Кэрри была обязана именно деньгам Роуз Крукшэнк, так что, само собой разумеется, Кэрри не особенно удобно было вышвыривать ее на улицу. Все-таки апрель в этом году на десять градусов холоднее обычного.

А тут еще эта Далила, дочь Кэрри. Сэнди перевела взгляд на первую парту в третьем ряду, где, по очередной иронии судьбы, восседала крупная полноватая девица. Сейчас она нервно покусывала кончик своей черной шариковой ручки, уставившись в пол, видимо, надеясь, что ее не вызовут прочитать вслух последнюю запись из своего дневника.

Поскольку население Торранса едва достигало четырех тысяч жителей — на знаке, располагавшемся на окраине города, значилась цифра 4160 — и большинство их обитало в пригородах, как называло их местное население (Сэнди именовала их «болотом»), в городе была одна-единственная средняя школа. В ней училось почти четыреста детей, и учителя менялись почти так же часто, как ученики прогуливали уроки. Поэтому Сэнди не составило труда отыскать себе место. Сама школа, разлапистое одноэтажное здание, представляла собой если и безвкусное, то, во всяком случае, любопытное смешение современного стиля с классическим, дерева с камнем. Изначально она была рассчитана максимум на триста учеников, но внезапный демографический взрыв привел к тому, что пришлось оборудовать еще четыре класса в глубине автостоянки. Сэнди, как новенькой, предоставили эти тюремные камеры, в которых она и преподавала английскую словесность равнодушным сыновьям и дочерям почтенных жителей города Торранса. Среди которых была и дочь Кэрри Фрэнклин, Далила.

Имя Далила в данном случае было злосчастным, потому что в отличие от прославленной библейской соблазнительницы восемнадцатилетняя дочь Кэрри Фрэнклин была хотя и довольно симпатичной, но, как бы помягче выразиться, несколько ширококостной. Когда на Сэнди находило великодушие, она думала, что Далила, вероятнее всего, похожа на своего отца, первого мужа Кэрри, который бросил ее, когда девочке было два года. Когда великодушие уступало место другим чувствам, то она отчетливо понимала, что Далила — копия своей матери до того, как многочисленные пластические операции превратили ее в местную Памелу Андерсон. Когда же Сэнди охватывали совсем уж кровожадные мысли, то она с удовольствием представляла себе, как одно за другим исчезают многочисленные хирургические напластования на теле Кэрри Фрэнклин, как появляется и отваливается крошечный носик пуговкой, как текут, а потом взрываются по всему телу имплантанты, как сдуваются эти гигантские чувственные губы, съеживается гладкий лоб, как начинают источать токсины закаченные в ее тело килограммы ботокса, отчего у Кэрри шелушится, сереет и грубеет кожа.

Сэнди вздохнула громче, чем нужно. Этот невольный вздох привлек внимание Грега Уотта, накачанного хулигана, которого она пересадила с задней парты на переднюю в последней отчаянной попытке сохранить хотя бы видимость контроля над своими подопечными. Высокий и красивый какой-то бессодержательной красотой Грег, с коротко подстриженными светлыми волосами и маленькими темными глазами, смотрел на нее так, будто собирался наброситься. Будь он зверем, решила Сэнди, был бы питбулем. А она была бы крошечным пуделем, которого он растерзал бы на части, думала она, заправляя за правое ухо доходившую до подбородка волнистую каштановую прядь и почему-то чувствуя себя уязвимой.

— Что-то не так, миссис Кросби? — спросил он.

— Все в порядке, Грег, — ответила она.

— Рад слышать, миссис Кросби.

Ей это показалось или он действительно сделал ненужный акцент на слове «миссис»? Разумеется, в Торрансе ни для кого не секрет, что муж бросил ее после почти двадцати лет брака. Также ни для кого не секрет, ради кого он ее бросил. Сэнди довольно быстро поняла, что в таком крошечном городке, как Торранс, вообще не бывает секретов. А чуть погодя поняла, что секрет у всех общий.

— Ну, кто хочет прочесть последнюю запись в своем дневнике? — спросила Сэнди, заранее напрягаясь от той мертвой тишины, которая не замедлит сейчас последовать. — Есть желающие? — Ну почему меня это не удивляет? — пробормотала она, когда никто не поднял нетерпеливой руки. Осмотрев первые два ряда, она наконец остановилась на Викторе Драммонде, сидевшем за предпоследней партой во втором ряду. Мальчик был весь в черном, его смуглое от природы лицо было сплошь покрыто слоем белой пудры. Бледно-голубые глаза обведены черным; полные от природы губы накрашены ярко-красной помадой а-ля Мэрлин Мэнсон. — Виктор, — сказала Сэнди бодрым, насколько это было возможно, голосом. — Может, ты?

— А вы уверены, что хотите это услышать? — ухмыльнулся Виктор и мельком взглянул на девицу за соседней партой, выряженную так же, как он. Девушка, которую звали Нэнси и чья выщипанная левая бровь была проколота тремя маленькими английскими булавками, показала ему язык.

Сэнди поморщилась. Ужасно смотреть на этот металлический гвоздик, мелькнувший на языке Нэнси. Это же должно быть страшно больно. Неужели девочка не боится инфекции? А ее родители куда смотрят? Сэнди подавила повторный вздох. Ей повезло, что ее собственным детям пока не приходит в голову уродовать себя пирсингом и татуировками.

— Я все же рискну, — ответила она Виктору. — Не сомневаюсь, что ты поделишься с классом весьма полезными наблюдениями.

Он, наверное, также предупредил бы ее, если б собрался взорвать школу, думала Сэнди, снова усаживаясь на стул. Интересно, когда наконец пройдет это нездоровое увлечение готикой? Кажется, уже все наелись ею. Она достаточно насмотрелась на эту ерунду, впрочем, вовсе не безобидную, и, хотя понимала, что по большому счету это всего лишь подростковый бунтарский эпатаж, ее это тем не менее сильно тревожило. Но Виктор все равно ей нравился, несмотря на свой омерзительный облик. У него, в отличие от большинства ее учеников, имелось могучее богатое воображение, а его сочинения, насыщенные причудливыми экзотическими образами, были если и недостаточно вызывающими, на что он, очевидно, рассчитывал, то, во всяком случае, довольно любопытными.