Приближалась ночь. В половине десятого вечера наша героиня стала потихоньку готовиться ко сну. Предвечерний отдых ничуть не изменил её обычный режим. Сняв капот, она повесила его в платяном шкафу, надела просторную белую рубаху, ночной чепец, завела часы и положила их под подушку. В гостинице ещё раздавались голоса, кто-то проходил по коридору, хлопали двери, но её уже пробирала зевота. Без пяти десять масляная лампа была потушена, и Корде лежала в постели, накрывшись одеялом.

Так прошёл её первый день в Париже. Не взирая на кое-какие неприятности, в целом этот день можно считать успешным. Правда, начался он с неожиданности: она выяснила, что праздник Федерации отменён, что всему городу известно о федералистском мятеже, и можно подозревать, что Гора усилила охрану столицы. Однако в дальнейшем всё складывалось удачно. Ей удалось увидеться с Дюперре и свести с ним знакомство. Это отнюдь не мало, учитывая его обширные связи и хорошую осведомлённость о происходящем в столице. Разумеется, она не собиралась открываться ни Дюперре, ни кому-то иному, поскольку не рассчитывала на чьё-либо содействие. Но она надеялась, по крайней мере, что получит важную информацию, необходимую в её деле. Знакомство с депутатом обещало быть весьма полезным.

Безусловно, известие об отмене праздника Федерации нарушило её первоначальный план. Она полагала, что до 14 июля у неё имеются три дня неспешной подготовки. Теперь эта дата и все расчёты, связанные с ней, потеряли значение. Но разве это что-то меняет по существу? Разве вождя санкюлотов можно найти только на многолюдных торжествах? В Конвенте, например, добраться до него будет много проще, чем в праздничной толчее, благо заседания происходят, как она выяснила, ежедневно. Тем самым её задача не усложняется, а напротив, упрощается. Теперь, во всяком случае, Мария не должна привязывать свой план к одному дню, к одному конкретному событию. Не события должны определять её поведение, а она сама должна определять события.

Спрашивается, однако: что же мешало ей так думать с самого начала? Ответ прост: неопытность. Плюс наивное стремление к эффекту. Ей казалось, что праздник Федерации в Париже – это лучшее время и место для совершения её подвига. Мысли о предстоящих торжествах на Марсовом поле, где должны собраться парижане и вся Гора со своими предводителями, эти мысли настолько сковали её воображение, что она вовсе не задумывалась о других возможных вариантах. Теперь она понимала, насколько была наивна. И хорошо, что дилетантский план её провалился в первый же час по приезде в столицу! Корде ещё не успела пережить его провал, как уже получила новое направление поиска. И направление это, несомненно, куда более реалистичнее первого. Конвент, – вот чем отныне ей предстоит заниматься!

Впрочем, Конвент никуда не денется. Она должна явиться туда хорошо осведомлённой и прекрасно подготовленной. Нужно всё как следует разведать. Излишняя торопливость тоже вредна. Пусть завтрашний день будет посвящён делу Александрины Форбен.

В Париж едут искать счастья. В Париж приезжают, чтобы покорить его. Всех принимает блестящая столица мира: поэтов и генералов, крестьян и эмигрантов, финансистов и мошенников, и воздает каждому так, как ей, столице, заблагорассудится, по её монаршей прихоти. «В Париже потребны люди всякого состояния, и все находят там место, – читаем в одной книжке, изданной в 1789 году. – Одни на всех парусах, другие греблей и баграми снискивают себе пропитание. Впрочем, по какой причине Париж должен иметь больше преимущества, нежели весь мир?»

Париж легковерен и непостоянен как красотка кабаре. Его покоритель может ожидать всего, чего угодно, даже больше того, на что он надеялся. Всё будет дано ему, чтобы быть отнятым в один миг. С одним и тем же человеком Париж может обойтись полярным образом. Сначала он не замечает его долгие годы, несмотря на всё его усердие и труд, потом вдруг в считанные дни превозносит его до небес, торжественно устанавливает его прах в Пантеоне, а ещё через некоторое время брезгливо выбрасывает его из Пантеона в сточную канаву. Париж – ветреный повеса, и поэтому ему никогда не разобраться, кто у него герой, а кто отпетый мерзавец. Одно лишь он знает точно: чтобы соискатель мог на что-либо рассчитывать, он должен обожать Париж, должен ему поклоняться, должен исполнять все его прихоти и быть уверенным, что другого такого города нет и не будет, как нет и не будет более достойного, более высокого поприща. «Париж – это вселенная в миниатюре» – с удовольствием писал Себастьян Мерсье накануне Революции.

Ничего подобного наша героиня не думала. Ничуть не походила она на нагрянувшую в столицу крестьянскую амазонку Теруань де-Мерикур, «красавицу-трибуна, потрясающую народные массы», слишком неуравновешенную, чтобы в конце концов не угодить в сумасшедший дом; Теруань был нужен Париж, она искала в нём счастья и даже открыла салон, куда ходили Мирабо и Дантон, и сильные мира сего. Ничего не было в Корде от ослепительной красотки Валуа де-Ламот, наглой авантюристки, очаровавшей Париж и качавшей деньги, пока палач не заклеймил её как воровку; Валуа нужен был Париж, его блеск и его удовольствия. Мало общего было у Корде и с честолюбивой вдовой Олимпией де-Гуж, оставившей свой родной Монтобан, чтобы прославиться в Париже, где только она и могла прославиться. Сначала Олимпии была нужна Комеди-Франсез, где её наивно-претенциозные пьесы встречали насмешки репертуарного комитета, затем ей были нужны двор, министры, Ассамблея и Якобинский клуб, которым она направляла свои утопические прожекты по всевозможным предметам.

Марии Корде Париж как таковой был не нужен и никакого пиетета она перед ним не испытывала. И хотя некоторые бойкие её подруги давно уже советовали ей явить себя в столице, она не внимала их призыву до тех самых пор, пока у неё не появилась идея, осуществить которую можно было только в Париже. Для нашей героини Париж был всего лишь населённым пунктом и даже чересчур населённым, слишком многолюдным лагерем, в котором ей требовалось отыскать лишь одного человека. Гораздо понятнее звучало для неё другое высказывание Себастьяна Мерсье: «Париж представляет собою пучину, в которой исчезает человеческий род…»

Если бы Париж был величиною с Кан или хотя бы с Орлеан, ей было бы легче. Впрочем, о лёгкости или трудности своего предприятия она не задумывалась. Если так нужно для её дела, она поехала бы и в Вену, и в Константинополь. Если бы резиденцию Конвента перевели из Парижа в Блуа, как советовал Ролан в сентябре 92-го года, или в Бурж, как предлагал Гюаде в мае 93-го, Корде направилась бы в Блуа или Бурж, не ощущая большой разницы, тем более что расстояние было примерно одинаковым. И то, что она, тем не менее, оказалась в Париже, в необъятном и, несмотря ни на что, блестящем городе, было, в сущности, случайностью, результатом сложившихся обстоятельств.

Как и все провинциалы Мария Корде вставала очень рано. В шесть часов утра она была уже на ногах, совершила первый туалет и отправилась вниз записываться в очередь в ванную комнату. На её дверях не было никакого листка, а сама она оказалась закрытой. Мария вернулась к себе и вторично спустилась в семь часов. На нижнем этаже всё оставалось без перемен. Только в половине восьмого в прихожей появился только что вставший ото сна и громко зевающий портье. С трудом сообразив, чего хочет неугомонная постоялица, Брюно зашёл за конторку, снял с гвоздя ключ от ванной комнаты и вручил его Марии, говоря: «Когда помоетесь, не закрывайте дверь, но ключ верните на место». – «А как же очередь?» – осведомилась она. «Очереди ещё нет. Вы первая», – последовал ответ.